Лупе тщательно заперла двери и задернула занавески — пусть думают, что ее нет дома — и поднялась наверх. Молодая королева сидела на узенькой докторской кушетке, смотря в стену полубезумными глазами. За прошедший месяц она сильно изменилась. Сначала это была просто до смерти напуганная молодая женщина, не очень умная, не очень разговорчивая, но поводов опасаться за ее рассудок не было. Да, она вздрагивала при каждом звуке, не спала ночами, а в серых глазах постоянно стояли слезы, но Лупе и Симон надеялись, что это пройдет. Не прошло. Герика становилась все более замкнутой, стала отказываться от пищи, панически боялась уснуть — по ночам ее одолевали кошмары.

Лупе стала ночевать с ней наверху, но несчастная продолжала бояться. Потом начались обмороки, и вот Симон настоял на подробном осмотре. Вывод и пугал, и успокаивал. Успокаивал, так как все странности можно было списать на беременность. Пугал, потому что в доме безвестного лекаря скрывалась мать будущего наследника Таяны, и что с этим делать, не представляли ни Лупе, ни Симон. К тому же со дня на день должен был вернуться муж Лупе, отправившийся вместе с приятелем на свадьбу к племяннице последнего.

Леопина вздохнула и поставила поднос на стол. Женщина на кушетке даже не пошевельнулась, все так же механически перебирая руками густой рысий мех, — Преданный, как всегда, пристроился рядом; в желтых звериных глазах, устремленных на колдунью, застыл немой вопль о помощи. Лупе решительно плеснула в чашку молока и присела возле Герики.

— Так дальше нельзя. Ты погубишь и себя, и ребенка. Выпей.

Тарскийка медленно, как будто преодолевая чудовищное сопротивление, перевела взгляд с пучка сухой полыни, висящей в углу, на Лупе. За последний месяц та вдосталь налюбовалась на вдовствующую королеву, но в который раз поразилась, как нелепо и жестоко судьба тасует карты. Дочь Михая не была рождена для трона. Слишком слабая, слишком безвольная, слишком никакая…

Нет, Лупе никогда не понять, что в ней нашел покойный Стефан. Нежное лицо с крупным ярким ртом, обрамленное роскошными разноцветными волосами, безнадежно портила равнодушная покорность, как будто все происходящее вокруг ее не касалось. Теперь же это овечье выражение все чаще сменялось другим — отрешенным, устремленным в себя, и это было еще хуже. Маленькая знахарка не сомневалась, что молодая женщина медленно, но верно сходит с ума, но сделать ничего не могла. Лупе решительно обняла Герику за плечи и поднесла к ее рту чашку.

— Немедленно пей! — Та моргнула длинными золотистыми ресницами и послушно приникла к чашке…