— На всякий случай уведи людей по домам. Сегодня я совершил чудо, а про завтра ничего не знаю.

— Ты собрался бежать? — не скрывая радости, спросил Кармель.

Ему тоже не нравилась жизнь земноводных.

— Пора, — объяснил Чернов. — Вдруг да повезёт: попадём в хорошее сухое место.

— Или домой, — с робкой надеждой сказал Кармель.

— На это не стоит надеяться, — охолонил его Чернов.

Подозревал он, что Вождь краснокожих ещё не доиграл в игру под названием Путь, а Сущий ещё не всё позволил понять Бегуну. И если честно, то Чернов не хотел, чтобы Путь завершился. Он начал ловить, как ему представлялось, своеобразный кайф именно в постепенном, робком, тоже детском — шажок за шажком! — понимании устройства Большого Лабиринта Миров, который земные учёные наивно зовут Вселенной. Они, учёные, не умеют постигнуть нечеловеческую, бесконечную сложность её божественного устройства. Он же, человек, тем более — Вечный, имеет смешную возможность пусть не узнать точно, но предположить, что устроена она хоть и вправду сложно, но всё ж не без логики, понятной на первый взгляд. Или иначе, точнее: хотя бы на первый взгляд…

Осмотрел оставляемую на время и очень печальную на вид «картину быта народа Гананского на субботнике в плохую погоду», подтянул насквозь мокрые штаны и побежал прочь из города — на ту же расхлябанную грунтовку посреди хлябей земных и под небесными хлябями, на грунтовку, что привела его в настоящий Вефиль из сладкого мира головоломок. Ничуть не сомневался, что она не вернёт его обратно в сладкий мир с раздражающе ровным климатом, а перебросит в новый Сдвиг, в неизвестно какое ПВ, в неизвестно какое место с неизвестно какими Зрячими, пешими, конными… Да и Сущий с ними, с пешими и конными! Лишь бы там дождя не было.

Глава двадцать четвёртая РЕКА

Глава двадцать четвёртая

РЕКА

Возможно, это была Волга: очень широкая, полноводная, истинная красавица народная, если верить старой советской песне. Но возможно, и Днепр. Или если пересечь границы бывшего Союза, то легко вспомнить иные великие и полноводные. Но узнать-то реку можно не по воде, а по тому, что на берегах выросло, построено или обжито. Вот тут-то и выходила промашка. Ничего не видел Чернов на берегах могучей реки — ни гор, ни растений, ни жилья, ни людей, ни животных: всё скрыл туман.

Он стоял на пологом берегу и еле различал в туманной сизой дымке противоположный берег, который — как всё же различалось — был тоже плоским. Только это и различалось, а что там, на берегу, повторим, — один Сущий и знает. А берег, на коем пребывал только-только выпавший из Сдвига Бегун, виден был ему получше, хотя туман имел место и здесь — тёплый, приятно влажный, словно обволакивающий, пахнущий почему-то корицей и уж совсем непонятно как плывущий над землёй. Как будто Чернов смотрел сквозь иллюминатор самолёта, а за прозрачным стеклом плыли облака. Туманные. Они ведь тоже движутся иллюзорно медленно, хотя самолёт летит жутко реактивно.