– Император здесь ни при чем, – ответил Ратвир со снисходительной усмешкой. – Хотя он, позволю себе заметить, тоже не рад, что на нашей земле творят свои бесчинства злобные демоны, разрушившие владение Дейга. Ваша погибель определена судом гильдий.

Обри прикрыл глаза. Ему казалось, что он попал в скверный судебный детектив и этот доморощенный Перри Мейсон сейчас выложит перед присяжными последний, убийственный довод.

– Никто из владетелей не обращался за помощью к Серебряному престолу, и император не может обрушиться на вас со своим войском. Несмотря даже на то, что вы в безумной ярости своей прервали род владетелей Дейга и дар их утрачен, – продолжал Ратвир. – Однако вы нанесли оскорбление чародею гильдии огневиков, сказанному Линдану ит-Арендунну, а гильдия не вправе оставить этот проступок без ответа.

– Мы готовы… – выдавил Обри.

Он хотел сказать, что они готовы принести извинения, возместить ущерб, загладить урон, наврать что угодно, лишь бы только туземцы перестали следовать своей безумной логике, в которой каждый шаг Обри подводил и его, и всю американскую группировку все ближе к катастрофе… Но взгляд его столкнулся со взглядом невзрачного человечка в буром, и майор Норденскольд осознал по наитию, что именно его воля держит в подчинении часовых. Очень трудно лгать человеку, который читает твои мысли легче, чем ты сам открытую книгу.

Ратвир ит-Лорис печально посмотрел на него.

– Убирайтесь в свой мир, ши, – промолвил он без злости. – И не возвращайтесь никогда более. Эвейн не про вас. И помните – ваш срок истекает завтра, на восходе.

Один за другим посланцы шагнули обратно в разрыв, и тот затянулся так же бесшумно и быстро, как возник. В полной тишине слышался только шорох суматошно бегающих по бумаге адмиральских пальцев.

Дверь распахнулась без стука, и на пороге возник Говард Сельцман. При виде оцепеневшего адмирала и распростертого на полу Макроуэна он замер на миг, потом ввалился в кабинет и с нервной аккуратностью затворил дверь за собой.

– М-майор… подполковник… адмирал… – выдавил он жалко. Сейчас ученый походил на обиженного ребенка. – Установка…

– Что с установкой? – терпеливо спросил Обри, чувствуя, как внутренности его смерзаются в тугой ком.

– Она выключена… – прошептал Сельцман и сглотнул всухую. – Но портал… открыт.

* * *

Самое паршивое время суток в карауле – четвертый час. Когда ночь вот-вот сменится утром и уставшие за смену глаза так и норовят слипнуться, а от леса серой пеленой наползает туман. Холодно, сыро и просто зверски хочется спать! Волчий час. Время «Ч». Сейчас уже забыли, откуда произошел этот термин. Он остался с прошлой войны и когда-то означал «четыре часа» летнего времени – когда в предрассветных сумерках можно различить цель. Капитан Перовский знал это. Алекс Окан – тоже.