Шан’гар ведь слышал, что все вещи Иммани отправил вперед, с сопровождающими, и полагал, что при Иммани остались только его собственные подарки, – и, таким образом, Шан’гар бы не нанес этой кражей вреда вам.

Я рассудил, что Шан’гар унес вещи себе в кабинет, даже не потрудившись их рассмотреть. А когда я увидел дверь Шан’гарова кабинета, закрытую, благодаря его суеверию, на печать, а не на замок, я понял, что вещи эти мог утащить любой желающий: то есть тот же Иммани или Амадия. Но кто же? И почему преступник, не получив денег, не дает вновь о себе знать?

Тут я поставил себя на место преступника и подумал: «Продавать письмо второй раз Андарзу – слишком опасно; продавать письмо Нараю – значит погубить Андарза и самого себя; надо продать письмо кому-то, кто не меньше Андарза заинтересован в падении Нарая и кто готов заплатить за такое большое дело большие деньги. Только один человек удовлетворял этим условиям – консул Осуи Айр-Незим. Он ничего не знал о происшедшем, он бы заплатил за письмо любые деньги, и, в отличие от прочих сановников, которые с легкостью кувыркались во взглядах, Айр-Незим был заинтересован только в одном: не оставить от Нарая ни сухого, ни мокрого места.»

И тут я сделал ошибку. С одной стороны, мои шпионы донесли мне, что через три дня после праздника Пяти Желтоперок Амадия тайно встречался с осуйским консулом в Храме Двенадцати Слив и что таких встреч было еще три. С другой стороны, я черным по белому прочел в дневнике Ахсая: «Теперь Айр-Незим готов съесть меня живьем, да и Иммани – тоже». Мне казалось невероятным, что Ахсай опять польстится на сообщничество с Иммани. После этого я перестал волноваться и подумал: «Господин Айр-Незим осмотрительный человек и знает, что делает. Он прекрасно понимает, что чем больше Нарай возрастает во мнении государя, тем сокрушительнее для него будет это письмо.» В самом начале карьеры Нарая государь, может, и не обратил бы внимания на такое досадное обстоятельство; но когда советник Нарай стал для государя светочем и поводырем, человеком, обрушившимся на все пороки предыдущего царствования, разогнавшим любовников лживой и развратной матери, – словом, всем, чем должен был быть отец, которого государь не помнил, – тогда, конечно, любовное письмо покойной государыни, обращенное к светочу добродетели, убило бы Нарая в глазах государя.

Поэтому я не очень-то беспокоился по мере того, как государь подписывал все более нелепые указы. Все равно, думал я, действовать они будут не более месяца, а отвращение к ним у государя останется на всю жизнь. И вот, когда государь подписал указ о неплатеже осуйского долга и Айр-Незим получил право опротестовать оный в присутствии государя, я прямо-таки запрыгал от удовольствия. Я присутствовал на приеме в полной уверенности, что в этот день государь побьет и прогонит Нарая. И вдруг, вместо того чтобы вручить государю письмо, Айр-Незим зачитал этот дурацкий список претензий, который взбесил бы даже уличного разносчика, не то что императора страны Великого Света!