Замахнувшийся шестопером Джакомо обернулся на крик и увидел, как волна крестьян, возглавляемых Черным Шипом, сметает с настила редких защитников и обрушивается вниз, окружая ландграфа вместе с его охраной.

Череп забыл о поверженном противнике.

– Уходим! Уходим! В башню! – выкрикнул он, взмахивая оружием для пущей убедительности.

– Бей-убивай! – словно ответил ему охрипший голос Пустельги.

– В башню!

– А-а-а! Кошкины дети!!

– Сдавайтесь!

– Н’атээр-Тьян’ге! Ш’ас! К’аху, даа тюа т’реен![50] – визгливо выкрикнул Белый.

Антоло, преодолевая боль, поднялся.

Черный флажок с серебряными медведями, прикрываемый стражей и латниками, плыл к воротам бергфрида.

Крестьяне окружили огрызающийся сталью строй, будто мутные воды разлившейся реки неприступный прибрежный холм. И так же бессильно откатились, оставив лежащие неподвижно и корчащиеся от боли тела.

– Уйдут ведь! – Пустельга размахивала мечом, пританцовывая на месте.

– Пустите! Пустите, сирые! – надрывался Бучило, стараясь протолкаться через спины, воняющие потом и плохо выделанными овчинами. – Дайте нам!

Куда там! Озверевшие от запаха крови, опьяненные боем, крестьяне не слышали даже криков своего предводителя, хотя Черный Шип, удерживающий на плече самый настоящий моргенштерн,[51] изо всех сил пытался призвать деревенское воинство к порядку.

Запоздало в бой ввязалась пятерка Мигули. Они правильно оценили положение и, не слезая с частокола, дали залп из арбалетов.

Стреляя по толпе, не промажешь. Воины Медренского падали под ноги соратникам. Их ожесточенно, давая выход извечной ненависти землероба к нахлебнику, живущему его трудом, добивали крестьяне.

Но все же защитники замка успевали скрыться. Пускай их число уменьшилось вдвое, а боевой дух почти угас, как угли старого костровища, они сражались до последнего, не щадя себя и не испытывая жалости к побеждающему врагу.

Последняя стрела Белого чудом проскользнула меж смыкающихся створок.

– Проклятие! – взмахнула окровавленным клинком Пустельга. – Ледяного Червя им в задницу! Готовьте таран.

Воительница не собиралась отступать и давать Медренскому с его прихвостнями передышку.