А Золотинка, верно, не умела пользоваться свободой. Судьба преподнесла ей столь редкий дар: освободила от прошлого, от ошибок его и недоразумений, позволив начать все с чистого листа. Заточенная в камень, она умерла и воскресла, осужденная жестоким приговором, воскресла вторично, обращенная в пигалика, обрела еще одно рождение. Что связывало теперь свеженького, как младенчик, малыша в белой шапочке и в крепкой зеленой куртке с прежней, оставшейся в невообразимой дали Золотинкой? Казалось, ничто. И все же никому не ведомый, ничем никому не обязанный пигалик-изгой Золотинка, едва только выскользнув из тюремных тенет, уже ощущал на себе путы долга.

И хотя Золотинка сказала Буяну «нет», сказала или подумала сказать, отмолчавшись, когда нужно было говорить, самое ее «нет» непостижимым образом влекло за собой обязанности и не приносило облегчения. Такое уж было несчастное свойство Золотинки: как бы ни повернулось дело, из любых обстоятельств она умела извлекать хлопоты и нравственные затруднения. Сказавши «нет», нельзя было уйти от сознания, что Буян-то, в сущности, прав. Более чем прав. Неумолимо прав. Сколько ни отмалчивайся, куда ты денешь пробужденное Буяном воображение?

Тогда, после старательно разыгранного обеими сторонами побега, когда обращенная в пигалика Золотинка, благополучно миновав указанные ей заранее заставы и ловушки, уже сбегала козьей тропой в долину и полной грудью вдыхала упоительных воздух воли, ощущая себя свободной от всех долгов, грехов и ошибок, от прегрешений прошлого… это прошлое нашло способ напомнить о себе и о долге. В узком месте тропы под скалой, где нельзя было разминуться, поджидал Буян.

Член Совета восьми, седеющий пигалик с детским личиком, на котором застыла не совсем естественная, какая-то болезненная улыбка, держал шляпу в руках и, увидев беглеца, тотчас ее надел.

Золотинка обрадовалась другу, не совсем понимая только, что значит эта сумрачная, со вздохами и с застылой улыбкой сосредоточенность.

— Присядем, — строго сказал Буян, оглядываясь по сторонам.

Они сошли в заросшую изумрудной травой ложбину, где бежал в глубоком каменном ложе, низвергаясь по уступам, ручей, и опустились на прогретую солнцем землю. Буян нашарил камешек и поводил рукой, примериваясь добросить до воды, но передумал, бросать не стал, отложив это легкомысленное занятие до другого раза.

— Вот ты и беглец. Изгой. Ничто не связывает тебя с обществом, — начал он, и нечто особенное в голосе заставило Золотинку насторожиться. — Изгой, ты извергнут обществом. И по легенде, и по жизни. Мало что связывает тебя с людьми и еще меньше с пигаликами.