— Я ничего не хочу. Ничего. Не. Хочу. Почему, почему я ничего не хочу.

Душа ее утратила желания, подобно скопцу.

Растерянные слуги, которым она уже не раздавала ни затрещин, ни приказаний, поведали об этом мессеру Козимо, но тот оставил их слова без внимания, думая, что супруге его просто взбрела в голову новая блажь.

В конце февраля, когда злые промозглые ветры обрушились на Флоренцию с востока, мессер Козимо вернулся домой к вечерней трапезе, и нашел место жены за столом пустующим и холодным. Служанки уверили его, что не видели монну Контессину с утра, ни в ее покоях, ни во дворе, ни в домовой часовне, ни в службах.

Встревоженный мессер Козимо сам отправился на поиски супруги, и наконец увидал ее — она сидела на верхней ступеньке наружной винтовой лестницы, служившей для подъема со двора на благородный этаж. Перила лестницы были оплетены голыми лозами девичьего винограда и олеандра, и снизу монна Контессина, растопырившая по ветру тряпье, казалась старой грузной птицей, нахохлившейся на нашесте, или безобразным наростом древесного лишайника на болоте. Между ног ее, под задравшимся подолом остывала «scaldina» — переносная жаровня, на которой сжигали для обогрева древесный уголь, и по сю пору тосканские матроны, работая зимой во дворах засовывают их под свои обширные юбки.

— Как высоко ты взлетела, женщина! — шутливо воскликнул мессер Козимо, но монна Контессина не отвечала. Взбежав по лестнице, мессер Козимо тронул ее за плечо — и монна Контессина, кулем покатилась вниз — от верхней ступени до подножия. Уголья в жаровне были так же холодны, как и ее окоченевшее тело.

Мессер Козимо стал тормошить жену, думая, что она расшиблась, но понял по всем признакам, что она мертвее мертвого уже два или три часа кряду.

Утратив свои желания, женщина утратила и жизнь, от всей души пожелав не иметь более никаких желаний.

Мессер Козимо был опечален ее странной гибелью, объяснить которую не могли искуснейшие врачи, малолетние же сыновья не горевали о матери, они видели ее столь же редко, как луну днем.

Мессер Микеле деи Барди, отец монны Контессины, в отчаянии обвинил было мессера Козимо в умышленном убийстве, ведь со стороны монна Контессина выглядела, как умершая от сердечного удара или яда.

Мессер Козимо невозмутимо собрал всех прислужников и прислужниц, и в присутствии безутешного тестя спросил их:

— Нанес ли я какой-либо вред покойной монне Контессине?

— Нет, мессер Козимо — отвечали прислужники — вы только исполняли ее желания.

Надгробную эпитафию Контессины деи Барди написал шут и забавник, человек двора дома Медичи, по имени Джуфа.