Однако планам моим не суждено было осуществиться.

В личной приемной меня ждал гость.

«Ранняя пташка», — подумал я. На столе дымился мой завтрак, а у окна, в глубоком кресле, восседал безмятежный Онго. На коленях у гостя покоился большой блокнот, самопишущее перо покачивалось в замершей над строчкой руке, а на маске непостижимым образом выражалось глубокое и вдохновенное сосредоточение. Я улыбнулся: все это было не ново и не удивительно.

Удивительно, что Онго в такой час оказался здесь.

Не так много в мире людей и нелюдей, которых допустят в мою личную приемную, пока я сплю. Безусловно, Онго — из их числа. Только дел у него не меньше, чем у меня, а то и побольше, и являться за тем, чтобы засвидетельствовать почтение и пожелать доброго утра, он не станет. Но случись что-то серьезное, Онго вряд ли стал бы коротать время, сочиняя стихи. Кто-кто, а он не побоялся бы меня разбудить.

Размышления и догадки мои едва не превратились в невежливую заминку, и я поспешил сказать: «Доброе утро!»

— Доброе утро, Мори, — с готовностью отозвался Онго, откладывая блокнот. — Как спалось?

— Спасибо, превосходно, — сказал я и уселся, нашаривая ложку. — Чем обязан столь раннему визиту?

Как бы то ни было, времени у меня немного, а если у Онго срочное дело, счет может пойти на минуты; лишать себя завтрака неразумно. У Онго достаточно опыта и юмора, чтобы не оскорбляться по таким пустякам.

Готов поручиться, что под маской мой гость усмехнулся… Потом он глянул в окно. Широкий черный плащ был застегнут наглухо, из-под надвинутого капюшона виднелась только маска, белая, с миниатюрными каллиграфически выведенными знаками, но перчатки он снял — неудобно писать в перчатках. Он размышлял. Я знал, что Онго склонен начинать разговор издалека, он знал, что я это знаю, и потому не изменял себе. Это обнадеживало: перспектива решать что-то в предотъездной спешке меня не радовала.

— Приятного аппетита, Мори, — сказал Онго. — Сожалею, что не могу присоединиться.

— У-хм… — я чуть не подавился.

Онго очень изысканно сожалеет: он любит посмущать людей.

Бесы бы побрали его наблюдательность. Еще в те времена, когда я пешком под стол ходил, матушка приучила поваров кормить меня исключительно полезной пищей, и они по сию пору блюдут мое здоровье, потчуя, аки гусака, пшеном и травой. Брр!

Итак, Онго размышлял, глядя вдаль, а я ел. Если Онго желает сделать паузу, лучше ему не мешать; потому что когда он пожелает высказаться, помешать ему не сможет никто.

Наконец, Онго провел кончиками пальцев по бумагам, стоявшим в ящике на столе.