И тут я ее увидел. Это была не просто лестница, а некое подобие деревенской улицы: широкие ступеньки вымощены булыжниками, по обеим сторонам – не перила, а заборы, за которыми топорщатся остроконечные капюшоны крыш. Всюду жизнь, в палисадниках лают собаки, полощутся на ветру детские ползунки, из земли пробиваются маленькие отважные стебельки растений, а среди талого снега уже разбрызганы разноцветные капли крокусов. В иное время я бы непременно задержался у каждой калитки, сунул бы любопытный нос в чужую приватную жизнь, но сейчас меня интересует лишь одна подробность, да и та топонимического свойства: к каждому забору аккуратно привинчена табличка с надписью: «Himmelich Leiter». Кто-то мне говорил, что именно так, без артикля, и пишутся названия улиц.

Что ж, значит, я на месте.

Медленно поднимаюсь по лестнице. Не тороплюсь, поскольку внимательно гляжу по сторонам. Жду знака, или указания, или хоть малейшего намека, что мне следует остановиться. Но не обнаруживаю ничего из ряда вон выходящего. Впрочем, если уж мне назначили свидание на лестнице, было бы логично предположить, что следует подняться на самый верх. Лестницы, собственно, именно для того и существуют, чтобы подниматься наверх, разве нет?

А если так – вперед!

И, поднявшись на верхнюю ступеньку, я обнаруживаю лазейку – не в каком-нибудь дощатом заборе, а в старинной кованой ограде, увитой какой-то вечнозеленой растительной роскошью. Один толстый прут отогнут, другой отсутствует вовсе, так что даже взрослый человек вроде меня может без особого труда проникнуть на заповедную территорию.

Мне – туда?

Каким-то образом ответ совершенно очевиден.

В сладостном полузабытьи протискиваюсь в щель и бреду вперед, погружаюсь в ароматную утробу запущенного сада; по старой, полуразрушенной лестнице, заросшей бледной прошлогодней травой, поднимаюсь по склону крутого холма туда, где стоит трехэтажный дом с башенкой и блестят мокрые от ночного дождя каменные перила летней террасы.

Мое путешествие «туда-не-знаю-куда» подошло к концу. Мне бы, пожалуй, следовало испугаться, хотя бы из уважения к законам жанра, но страха нет – вероятно, он первым покинул корабль, причаливающий к волшебному острову: этакая жирная, вислозадая, но резвая крыса, до последней минуты скрывавшаяся в моих трюмах в надежде на перемену курса. Тело становится легким, как воздушный змей, сорвавшийся с привязи. Воздушный змей, змей небесный – что за славный пример для «рожденных ползать», какой обнадеживающий символ!

Открываю тяжелую парадную дверь, навалившись на нее всем телом. Мраморный пол вестибюля, корзинка для зонтиков справа от лестницы и два ее обитателя: белый и серый, под стать веселым гусям из детской песенки. Захожу в холл. Слева – стеклянная дверь, ведущая на террасу; в центре – черный кожаный диван и журнальный столик, а справа – антикварное кресло, обитое красным плюшем. В кресле сидит Франк собственной персоной. Довольный, как дворовый кот, только что побывавший в курятнике.