— Лило как из ведра. Я обошел всю деревню, стучал в двери и наконец оказался в маленьком деревянном святилище. Но и там не было ни души.

И тут до меня вдруг дошло, что трава-то на улице довольно высокая. Я подумал: на лугах овцы, в лесах свиньи, а в самой деревне почитай что совсем и не ходят последнее время. Так что я выломал дверь первой же хижины — и какая же вонища меня там встретила!

Порой доводится слышать, как целые деревни вымирали из-за какого-нибудь поветрия и некому даже мертвых похоронить. Но это оказался всего лишь бык. Мертвый, привязанный, гнилой и воняющий — за запертой дверью. Пролежал там луну, а может, и две. Та же картина ждала меня в каждой хижине. Я нашел пса, который задушился собственным поводком. И мертвый скот в загонах и амбарах. Но ни единого человека.

Я не знал, что случилось с жившими там бедолагами, однако решил, что мне, пожалуй, пора. Вот и двинул к колодцу, где привязал коня — как вдруг увидел…

Сначала мне почудилось, что это просто оставлено для стирки: груботканный красный коврик среди травы. Но это было тело. Женщина. От нее уже почти ничего и не осталось. Вся коричневая, как корни, да желтая, как старая посуда. И никаких следов — что это с ней такое приключилось. Тут я заметил еще клочок ткани, и еще, и еще — как дорожка. А вела эта дорожка куда-то за хижины. Там, в сорняках, чертополохе и капусте, они и лежали, тело за телом. И у всех — ни царапины, ни раны.

За домом посреди двора была навалена здоровенная куча навоза. Тела прямо вот к ней и вели. Сперва женщины, потом ребятишки маленькие — растопыренные все, жуткие. Юбочки такие крошечные. Шапочки. Ну и наконец, уже у самой кучи — человек пять-шесть мужчин, с мотыгами да вилами.

И вот стою это я себе за одной из хижин, на траве вокруг веером — тела. Ни дать ни взять открытая могила, а я в самом центре. Ну и куча еще эта. И тут слышу вдруг — ш-ш-ш! Как яйца на раскаленной сковородке. Я подпрыгиваю, а куча начинает шевелиться, куски навоза из нее так и выкатываются. Что-то живое, значит, там свернулось. Тут-то я точно понял: пора. Зажмурил здоровый глаз покрепче, да припустил оттуда, как дитя малое. Под ноги не смотрел. Кости так и трещали.

— А почему пора-то? — спросил Дьюранд.

— Заметил, как чешуя поблескивает. Я, знаешь, не дурак. Выжил там, где столько народу погибло. На Сером тракте я наслушался россказней о здоровенных змеях, что зарождаются в навозных кучах. Из петушиных яиц, задохшихся от яда. Один взгляд на эту тварь убивает — если успеешь ее разглядеть. А называют ее василиском.