Я еще успел подумать: «Боже, меня убьет дебил-переросток», а потом ключ снова опустился и ударил меня над бровью. Я рухнул на пол и погрузился во тьму.

Что и возвращает нас к началу истории.

Не знаю, сколько я провалялся без сознания, зато, когда пришел в себя, понял, что мои брюки распороты, а дебил в гавайке собирается сделать надрез у меня на бедре. Остановило его только то, что я открыл глаза.

Руки были связаны у меня за спиной. Он приковал меня к трубе примерно в метре от мамы Хьюджс и ее сына. Папаша отключился на залитом кровью столе.

— Ну и какого черта ты делаешь? — хрюкнул я.

Эль Борода уставился на меня. Белки глаз у него были желтыми, зубы гнилыми, с черными ободками у самой десны.

— Ты недолго валялся, — сказал он почти спокойно.

Резать он не спешил, но скальпель все так же упирался мне в ногу. Стоит мне пошевелиться, и рана обеспечена. Я решил не рисковать.

— Ну… и как давно ты ешь людей?

Его, похоже, остановил мой вопрос. Видимо, никто никогда его ни о чем не спрашивал.

Поэтому он слегка отодвинул скальпель. Меня накрыло волной облегчения и тошноты. Перебрал я в машине. И перед глазами все плыло.

— Всю жизнь, — тихо сказал он. Языку него заплетался. — Мой Па научил меня готовить.

Теперь, заговорив, людоед выглядел как пятилетний дебил, который не знает, что ему делать. Он грустно на меня посмотрел, потом, похоже, очухался и заглянул мне в глаза.

— Я от этого становлюсь сильнее. Я ем людей и ем их души. Так говорил Па. Он съел Ма, а потом сказал, что теперь ее душа останется в нем насовсем.

— Да ну?

Людоед в цветастой гавайке смущенно кивнул. Я покосился на его пленников. Мать не шевелилась. Наверное, вырубилась, увидев, что с ее мужа живьем сняли кожу. Паренек был в сознании. Его глаза были широко распахнуты, но смотрел он не на умирающего отца, а на убийцу. Мальчишка смотрел на него, запоминал и явно планировал месть, которую вряд ли мог осуществить.

— Почему бы тебе не отпустить семью? — предложил я. — Можешь меня съесть. Моего мяса тебе хватит на месяц.

Идея ему не понравилась. Он яростно замотал головой и сжал скальпель покрепче.

— Нет, нет, нет, нет, нет.