I

Закрывая глаза, я вижу Якову Энгвин.

Я закрываю глаза, и вот она тут как тут, стоит одиноко в конце волнореза с туманным горном в руках над волнами, которые разбиваются в пену о нагромождение серых валунов. Октябрьский ветер треплет ее волосы, она стоит ко мне спиной. Подплывают лодки.

Я закрываю глаза, и она стоит посреди бурунов на Мосс Лендинг, вглядываясь в бухту, в то место, где континентальный шельф, сужаясь, превращается в длинную узкую полосу и уходит в черную бездну каньоном Монтерей. В воздухе кружат чайки, ее волосы собраны сзади в хвостик.

Я закрываю глаза, и вот мы вместе идем по Кэннери-роу, направляясь к аквариуму. На ней платье в клеточку и ботинки «Док Мартенс», которым, пожалуй, уже лет пятнадцать. Я говорю какую-то бессмыслицу, но она меня не слышит, потому что сердито смотрит на туристов, на стерильную жизнерадостную абсурдность здания компании «Креветка Бубба Гамп» и фактории «Макрель Джек».

— Раньше здесь был публичный дом, — говорит она, кивая на «Макрель Джек». — Кафе «Одинокая звезда», но Стейнбек[40] назвал его «Медвежий стяг». Все сгорело. Теперь здесь ничего не осталось от той эпохи.

Она говорит так, будто это происходило на ее памяти. Я закрываю глаза.

И ее снова показывают по телевизору: она на старом волнорезе в Мосс Пойнт, это тот день, когда был запущен подводный телеуправляемый аппарат «Тибурон II».

А вот она в Монтерее, на складе на Пирс-стрит; мужчины и женщины в белых халатах прислушиваются к каждому ее слову. Они ловят каждый слог, каждый ее вздох, их глаза похожи на выпученные глаза глубоководной рыбы, впервые увидевшей солнечный свет. Изумленные, испуганные, восхищенные, растерянные.

Все они растерянны.

Я закрываю глаза, и она направляет их в бухту.

Все эти отдельные воспоминания так разобщены и так связаны, что я никогда не смогу разложить их по полочкам и составить внятное повествование. Было бы тщеславным заблуждением считать, что я могу превратить в обычный рассказ то, что произошло. А даже если бы и мог, никто не стал бы читать такое, такое я бы никогда не продал. Си-эн-эн и «Ньюсуик», «Нью-Йорк таймс», «Роллинг стоун», «Харперс» — все уже и так знают, что думать о Якове Энгвин. Все уже знают то, что хотят знать. Или чего не хотят знать. В этих головах она уже заслужила место в зале славы культа смерти, втиснутая где-то между Джимом Джонсом и сектой «Врата рая».[42]

Я закрываю глаза и слышу, как она произносит: «Огонь с небес, огонь на воде», она улыбается; я знаю, что она говорит о пожаре 14 сентября 1924 года. В этот день молния ударила в один из резервуаров вместимостью 55 тысяч галлонов, принадлежавших Объединенной нефтяной компании, и в небо взмыла огненная река. Черные облака заслонили солнце, и огонь с голосом урагана обрушился на консервные заводы. Это был голос демонов. Она наконец-то завязала шнурки на ботинках.