— Я тебе мозги вышибу, щенок, — он с размаху приложил меня о стену. От страха и боли я не сопротивлялся и позволял обидчику делать с собой, что угодно.

— Пожалуйста, не надо, — проскулил я.

— Знаешь, что с тобой будет, если ты всё расскажешь…

— Я ничего не видел!

— Заткнись, — он встряхнул меня. — Если ты всё расскажешь маркизу или Франсуа, ты труп.

А я и вправду ничего не видел. Только слышал, как Ренар заигрывает с маркизой и, судя по её довольному смешку, лезет к ней с объятьями и поцелуями. В ушах до сих пор звенел её помолодевший от кокетства голос: «Этьен, прекрати. Не здесь». Зря я тогда по просьбе Франсуа заглянул в библиотеку. Потом ещё врать пришлось, будто не нашёл нужную книгу…

— Я никому не скажу. Клянусь.

Поверить трудно. В тот момент, я боялся камердинера так, как будто он олицетворял всё зло в мире. Хотя что можно взять с подростка, который жизни толком не видел?

Насытившись моим жалким положением, Ренар убрал руки.

— По-твоему, я мерзавец, — это был не вопрос, а утверждение. — Предал господина и всё такое. Занимаюсь чёрт знает чем за его спиной. Эй, да не трясись, — он легонько щёлкнул меня по носу. — Всё поймёшь, когда вырастешь. Ещё и на мою сторону встанешь.

Из одной унизительной сцены я переместился в чуть менее унизительную. Шарлотт, тогда ещё новенькая горничная, с ужимками вертится передо мной и наотрез отказывается выполнить простую просьбу. Я мягко стараюсь поставить её на место, но девушка слишком нахальна. Она говорит, что пришьёт оторванную пуговицу, лишь за вознаграждение — за дружеский поцелуй в щёчку. Мне неприятно, что новая служанка откровенно вьёт из окружающих верёвки, но всё равно играю по её правилам. Наклоняюсь, и, чувствуя, как краснею, целую Шарлотт в левую щёку, а не в подставленную правую. За день до этого видел, как в правую её чмокнул лакей Поль. Уж за что, не в курсе.

Теперь я в школе. Сижу за обшарпанным учительским столом и мечтаю под него залезть. Виной тому мсье Марто, который с дотошностью фанатичного инквизитора хочет выведать у меня, что такого весёлого в Великой французской революции.

— Вы язык, что ли, проглотили?! Отвечайте немедленно! — он верещал и гримасничал, как бы пародируя призраков из дома Андрея.

Зрелище нелепое, но тогда я до смерти боялся этого человека.

— Они же дети… — робко начал я, и тут же был прерван.

— И что?! Вы когда-нибудь слышали, чтобы на моих уроках дети смеялись? Нет? Вот и я — нет! Вы — взрослый человек, а ничему научить их не можете! Вы хотите потерять работу?!

«Перестаньте на меня кричать, я не глухой», — так бы я ему сейчас сказал. Увы, раньше мне не хватало на это смелости, а как-то повлиять на прошлое невозможно.