Джон и сам сомневался, что вырос достаточно, чтобы думать такие думы. Броситься очертя голову за женщиной, с которой переспал и которая его предала. Предала всех, даже саму себя. У него было время подумать, и главное, к чему он пришел, — ему еще расти и расти. Если, конечно, удастся пережить эту пытку.

Когда к нему в последний раз заходил Жнец, то сказал: «Смерть — это удобрение для жизни». Удивительно здравая мысль от сумасшедшего, и удивительно глупое ее истолкование для спасителя всея. Он полагал, что чтобы стать удобрением, необходимо умереть и превратиться в очередную ступеньку для следующего поколения, Джон же считал, что удобрения — это деяния человека, то, что он оставляет после себя. Сам Джон после себя оставил одно лишь дерьмо. Злая ирония.

— Кто-то идет, — подал голос Мефисто. В последнее время он говорил мало, хотя и были все основания, и при этом как-то невыразительно, словно ему наскучила вся та же нуарная обстановка инквизиционного средневековья. Если надоело даже галлюцинации, то чего уж говорить о живом человеке.

Когда деревянная дверь с полосами железа, прибитыми железными же заклепками распахнулась, Джон не поверил своим глазам. Он ожидал кого угодно, но только не их.

— Пора нам отсюда выбираться, друг, — проговорил своим знакомым басом Майлз. Выглядел он на удивление здоровым, особенно учитывая, что всего несколько дней назад пребывал в коме.

Вместе с ним находилась и Машери. Вот она действительно выглядела неважно: взлохмаченные волосы, бледность лица, подчеркивающая темные круги под глазами, и испуганный взгляд. Это точно была не спецгруппа по его освобождению. Джон ненавидел ее вторую личность, но сейчас предпочел бы именно ее серой мышке, которая вот-вот расплачется. И все же он был рад, что она жива.

— Что вы здесь делаете?

— У тебя, видать, уже мозг высох. Мы пришли тебя спасать.

— А Жнец?

— К черту Жнеца!

У Майлза не было ключей от оков Джона, поэтому он просто перекусил их большими кусачками, лежавшими на столе, которые, к счастью, не применялись к жертве. Такими кусачками можно разве что палец оттяпать, а Жнец приказал не калечить Джона, если с тех пор и передумал, то явно забыл сказать об этом его истязателям.

Когда Майлз сломал одну из железных оков на руке, Джон не смог удержаться на кресте, его ноги подогнулись, однако вторая рука все еще была закована, что было чревато переломом. Майлз вовремя подхватил друга, и, прижав его к кресту, откусил последнюю защелку, затем быстрыми движениями освободил ноги от толстых ремней. Отбросив кусачки, он поднял Джона.