— Не увлекайся.
Если бы сердце Айны еще билось, оно зачастило бы при виде любимой темной головы, склонившейся к гнилой оболочке Рассела. В этом году ей попалась статья, где говорилось, что даже смертные ученые сознают влияние переливания крови на личность. Она не слишком удивится, если Александер сверкнет на нее гнусными глазками Рассела и буркнет: «Заткнись, сука», после чего выпьет его досуха. Этот страх и удерживал их до сих пор от того, что они сделали сегодня.
Но Александер отрывается и кидает труп с такой силой, что кости влажно хрустят о бетонный выступ. Он утирает губы рукавом, поднимает вверх часы Рассела и улыбается, как ребенок рождественским утром. Если возможно любить его еще сильнее, она любит так в эту минуту. Последнюю.
Смех пузырьками поднимается в ней, когда Александер приковывает себя к стене настоящими наручниками, откинув прежние, поддельные. Их зовет чистая, невинная кровь, бегущая в жилах жертвы, обвязанная шелковыми красными ленточками ее напрасных криков. Однако он сохраняет спокойную уверенность.
— Расскажи мне о первом дне нашей встречи, — просит она, когда он устраивается напротив.
— В которой жизни? — шепчет он.
Голос рокочет бархатным громом. Голос бога, отдающийся у нее в груди.
Айна испускает вздох, дрожащий и беззащитный:
— В единственной, которая что-то значит.
— Хорошо. — Но его голос вдруг наполняет тоска. Он не хочет забывать.
Жертва не хочет умирать.
Желание, думает Айна, тут ни при чем.
— В котором часу это было? — торопит она.
Его прекрасный, перепачканный кровью мраморный рот кривится в усмешке:
— Ты там была. Ты знаешь когда.
Но ей нужно убедиться, что
— Это было сразу после полуночи, но тогда было не так холодно. Ночь спустилась мягко, как будто солнце, сваливаясь с неба, тянуло ее за пятки.
— Паршивец!
Он коротко улыбнулся. Он к ней привык: к ее словечкам, голосу и к тому, как новые слова ложатся на старый язык.