Пока я размышляю, в вашей руке возникает волшебная палочка. Из нее вырывается луч, подобный лазерному. Я замечаю движение за спиной Виктора, и понимаю, что глаза на портрете Рафаэля изменили ракурс. Испуганные, обманутые, они пристально глядят на Виктора Спарджера. Надпись теперь гласит: «В темнице нечем дышать». А лицо на портрете принадлежит теперь самому Луи Рафаэлю.

Ринальдо, Эдит, убийцы, китайцы-официанты в женских платьях, ветераны богемного общества Даунтауна, которых вы, уверен, часто встречали, как один поворачиваются к Спарджеру и произносят фразы вроде «Виктор, какой у тебя большой фильм!».

Спарджер с притворной скромностью улыбается, но на его лице читается триумф.

Он отвечает: «Это чтобы съесть вас!» – или что-то подобное.

Тут люди замечают глядящий на них портрет и читают надпись над головой Виктора. Вы кивком подаете мне сигнал, и я сую руку в карман. Говорят, что есть дюжина способов убить швейцарским ножом. Я дал слово не пробовать ни один из них, но для того, что я собираюсь сделать, нож подходит идеально. Я шагаю вперед и одним взмахом взрезаю портрет. И, как по волшебству, оттуда выпрыгивает тот, кто был в нем заточен.

Даже будучи проклятым, человек воспринимает Нью-Йорк как город безумцев. Чтобы жить здесь и добиваться успеха, требуется быть в определенной степени безумцем.

Кэт Ховард Нарисованные птицы и хрупкие кости[58]

Кэт Ховард

Нарисованные птицы и хрупкие кости[58]

Под громкий, певучий перезвон соборных колоколов белая птица уселась в нише церковной стены. Звон продолжался, возвещая о начале службы.

Мэйв решила прогуляться, чтобы проветрить голову и взглянуть, что творится за окнами и стенами ее квартиры. В ее голове зарождалась идея новой картины – даже затылок чесался. Бродя по городу, погружаясь в его суматоху и красоту, она рассчитывала превратить идею в полноценный образ.

Этим утром суматохи в Нью-Йорке было куда больше, чем красоты. Чересчур шумно, чересчур людно – все чересчур. Мэйв казалось, что она вот-вот разойдется по швам.

Чтобы собраться с силами и духом, Мэйв отправилась в собор Иоанна Богослова. Она решила, что сможет побыть там в тишине и спокойно подумать, не будучи при этом вынужденной отвечать незнакомым людям, все ли с ней в порядке.

Середина зимы выдалась холодной, и за время прогулки к собору щеки Мэйв покрылись румянцем. Находиться внутри собора было невыносимо – он был просторным, но Мэйв все равно чувствовала, будто стены давят на нее со всех сторон. Она уселась на скамью напротив упавшей башни и укуталась в шарф.