Я помню, как он сидел, скрестив ноги, словно йог или индийский гуру, и склонялся вниз, к кентаврам. Казалось, он един с камнем, растет из него, как человеческие торсы кентавров росли из лошадиных тел. Сам того не замечая, Фил уже машинально рисовал невидимые фигуры пальцем на ладони.

Мне он тоже не дал ничего сказать.

– Послезавтра вас устроит? Мне придется рисовать день и ночь, чтобы все получилось.

Женщина удивленно смотрела на Фила.

– Ты сможешь нам помочь?

Фил самоуверенно ухмыльнулся.

– Я художник. А дело художника – запечатлеть странствия других.

Я добавил:

– Если хотите, можете подождать прямо здесь. Кроме нас сюда мало кто ходит. Разумеется, если вам будет удобно, – я сообразил, что не имею ни малейшего представления о том, чем питаются кентавры и как они вообще выживают в условиях двадцатого века. – Принести вам еды?

Мужчина-кентавр улыбнулся, обнажив крупные белоснежные зубы.

– Даже в это время года еды здесь в достатке.

– Желудей много! – воскликнул мальчик. – Обожаю желуди!

Его мать обратила взгляд своих темных глаз ко мне.

– А ты тоже умеешь рисовать?

– Нет, – ответил я, – но могу написать для вас стихотворение.

В тринадцать лет я только и делал, что писал стихи девочкам. Кентаврида осталась довольна. Фил собрал свои вещи и спустился с камня, настойчиво зазывая меня за собой.

– Бигл, кончай дурака валять, работа ждет!

Вблизи кентавры казались если не устрашающими, то, вне всякого сомнения, внушающими трепет. Даже мальчик был значительно выше нас, а его родителям мы едва доставали до места, где лошадиное тело переходило в человеческое. Мне всегда нравился запах лошадей – в отличие от многих других животных, на них у меня не было аллергии, – но от кентавров пахло грозой, надвигающейся бурей, и у меня немного закружилась голова. Фил на всякий случай повторил:

– Ждите нас послезавтра на этом же месте!

Мы были на полпути к вершине холма, когда Фил, щелкнув пальцами, воскликнул: