— Она глухая. Кто себе уши выкалывает, тот не заражается. Ну или если без сознания в этот момент… Когда эти рядом.

Полковник одну от другой прикуривает.

— Ну а как же тогда? Как просочилось?

— Господи! Да мало ли кто там с Ярославского поста зараженным на самом деле ушел! До того, как мы приехали! А ты знал ведь про это! Что ты стрелки-то переводишь?

Он вскакивает, но на Сурганова не нападает. Тот смотрит на него с сомнением.

— Выслушаешь, Лисицын? Пообещай не буянить. Оставьте нас, ребята.

Полковник кладет на стол пистолет, конвой нехотя покидает комнату.

— Я тебя и голыми руками, если надо будет… — шипит Лисицын.

— Ты прав, — перебивает его Сурганов. — Я знал, что там будет.

— Почему не предупредил?! Ни меня, ни Кригова?!

— Потому что Государь Аркадий Михайлович в это не верит.

— Как не верит? Что значит — не верит?

Полковник поднимается из-за стола, приближается к Лисицыну. Выбивает из пачки папиросу, предлагает ему.

— Считает, что это клевета на его отца. Что никакой темной темы не было. Что было вот — чудо. Что не мог его отец использовать по гражданским, по мирному населению такое дело. А следовательно, не использовал. А следовательно, этого ничего не было.

Лисицын берет папиросу. Сидит голой задницей на холодной коже дивана, прикуривает у Сурганова. Спрашивает пересохшим ртом:

— А это было?

— Ты уж сам, дорогой ты мой человек, реши, было это или не было. Потому что те, кто говорит, что это было, считаются изменниками. Ты за себя сам реши, я тебе подсказывать не буду.

— Я все это своими глазами видел!

— И успел рассказать уже кому-то, раз за тобой из Охранки посылали. Еле сбежал, да?