Семенящий рядом Бизнесмен частит:

— Ох уж эта молодежь! Говорю тебе, возвращайся на Беллону. Согласись: история с малюткой-блондинкой — еще не причина хандрить и носиться с планеты на планету… и уж тем паче бросать работу.

Гарри останавливается, на губах печальная улыбка.

— Видишь ли…

— Я, конечно, не спорю, у вас, юных, свои заботы, которых нам, старикам, не понять, но должно же быть чувство ответственности… — Бизнесмен замечает, что Гарри остановился возле двери с надписью «М». — А, ну ладно. — Он смущенно улыбается. — Рад был с тобой познакомиться, Гарри. В этих скучных полетах всегда приятно потолковать с интересным человеком. Будь здоров.

Гарри исчезает за дверью, а через десять минут появляется Гармони К. Эвентайд, рост шесть футов ровно (лопнул фальшивый каблук, поэтому пришлось оторвать оба и похоронить под ворохом использованных бумажных полотенец), волосы каштановые (о чем не знает даже мой парикмахер). Он такой щеголеватый, такой современный; он с таким вкусом одевается во все самое безвкусное, что Бизнесмен уже не рискнул бы завести с ним разговор. Он садится в маршрутный вертолет и летит до «ПанАм», спрыгивает на крышу (да-да, ту самую), выходит уже из здания Центрального вокзала Нью-Йорка и шагает по Сорок второй улице к Одиннадцатой авеню, неся брифкейс с вещами, которые ему не принадлежат.

Вечер уже выгравирован по серебру дня.

Сквозь сумрак течет река света. Я пересекаю устланную пластиплексом Большую Белую дорогу[40] (по мне, так люди, утопающие в белом сиянии до подбородка, выглядят неестественно), огибаю толпы, исторгаемые эскалаторами подземки, подподземки и подподподземки (сразу после тюрьмы я, восемнадцатилетний, неделю шарил здесь по карманам у прохожих, но делал это так грациозно, что ни разу не попался), и натыкаюсь на стайку школьниц с мерцающими в прическах огоньками. Они дружно жуют резинку и смущенно хихикают. Смущены они оттого, что на них прозрачные блузки из синтетики, только что вновь разрешенные. Я слышал, что вид обнаженной женской груди считается пристойным (как, впрочем, и наоборот) с семнадцатого века. Поймав мой одобряющий взгляд, школьницы хихикают еще пуще. «Боже мой, — думаю, — а ведь я в их возрасте ишачил на проклятой молочной ферме…» И выбрасываю эту мысль из головы.

Треугольный фасад «Комьюникейшн, инк.» опоясан светящейся лентой слов — прохожим рассказывают на бейсик-инглиш о том, какими средствами сенатор Регина Абулафия обуздает организованную преступность в городе. Не передать словами, до чего же я счастлив, что неорганизован.