— По-прежнему здесь ошиваешься? — спросил я.

— Захожу иногда.

Я оглянулся на дерущихся.

— Слушай, Ястреб, мне надо смыться.

— Усек. — Он спустился с крыльца. — А мне можно с тобой?

Забавный парнишка. Нашел о чем спрашивать.

— Ну пошли.

В полуквартале от бара горел фонарь, и в его лучах я увидел, что волосы Ястреба светлы, как свежая сосновая щепа. Он вполне мог сойти за бездомного: грязнющая черная куртка из грубой хлопковой саржи, под курткой — голая грудь; старенькие черные (во всяком случае, в полумраке) джинсы, голые ступни. На темной нью-йоркской улице не отличить босого от обутого, но я помнил, что Ястреб обуви не признает. Когда мы дошли до угла, он улыбнулся и запахнул куртку на покрытой струпьями и свежими язвами груди. Глаза у него были зеленые-презеленые.

Вы узнали этого парня? Если вести о нем, летящие с планеты на планету, не добрались до вас по той или иной причине, позвольте представить Певца Ястреба, шагающего рядом со мною по берегу Гудзона.

— Скажи, ты давно вернулся?

— Несколько часов назад, — ответил я.

— Что привез?

— Тебя это действительно интересует?

Он кивнул, сунув руки в карманы:

— Конечно.

Я тяжело вздохнул — этакий взрослый дядя, не умеющий отказывать детям.

— Так и быть, покажу.

Мы миновали еще один квартал вдоль набережной. Вокруг — ни души. Ястреб уселся на парапет верхом, свесив ногу над мерцающей мглой Гудзона. Я пристроился перед ним и с усилием провел большим пальцем по краю брифкейса.

— Ух ты! — Ястреб сгорбился над моими сокровищами. Потом поднял голову и изумрудно блеснул глазами. — А потрогать можно?