Дева пятится назад, испуганная, кровоточащая.

Пока не натыкается спиной на древесную кору.

Наливаясь рубинами белков, единорог тянется к ней мордой, и мухи ползают у него в ушах, мерцая как зеленые витражи в мраморных оконных раструбах. Мокрый бархатный нос тычется деве в шею, и зверь опускается на колени. Ее рука на грубой шкуре медлит, не решаясь ни оттолкнуть его, ни прижать к себе, как велел отец. Единорог шепчет, и его шепот словно скрип песка в сухих листьях. Между прерывистыми вздохами и ржанием дева различает слова: «Дурочка! Дурочка! Я всего лишь миф в шкуре единорога, но я разорву тебя на кровавые ошметки!..» Его согнутое колено давит ей на живот. Хрип застревает в горле. Дева вырывается, оступается и чуть не падает, бежит со всех ног…

Лес в ее голове обращается храмом. Древесный лабиринт уже не лабиринт, а залы, галереи, каменная резьба, нагромождение апсид и притворов, и среди них возникает видение распятия, но распинают не ее. Лозы на глазах каменеют, обращаясь классическими фризами. Топот ее ног по мягкому дерну отзывается грохотом металлических шариков по граниту. Словно злобные ведьмы и духи деревьев, листья хлещут деву, хлещут по плечам — там, где голое тело под разорванным платьем. Ветви тянут к ней растопыренные пальцы, шлепают по лбу, дергают за волосы, когда она ныряет под низкими сучьями, которые служат ей опорой, когда несется мимо колонн из дубовых стволов, что поддерживают хоры. Единорог не отстает, ритму копыт вторит треск ветвей, шорох камней и листвы у нее под ногами. Дева будет бежать, а боль будет разгораться в груди, будет нестись сломя голову, а ужас будет сгущаться трухлявыми корнями поперек тропы, жгучими ударами черных ветвей, пронзительными криками семи грачей, дева будет…

Нью-Йорк Сентябрь 1960 г.

Призматика (Перевод С. Силаковой)

Призматика

(Перевод С. Силаковой)

Оммаж Джеймсу Терберу[52]

1

Жил-был Эймос, бедняк бедняком. Ничегошеньки у него не было — только огненно-рыжие волосы, проворные пальцы, быстрые ноги, а еще голова, которая соображала быстрее, чем бегали ноги. Как-то серым вечером, когда в небе ворчал гром и дождь уже вот-вот должен был пролиться на землю, Эймос шел по мощенной булыжником улице к таверне «Мореход», чтобы сыграть в бирюльки с моряком Билли Бастой. Одна нога у Билли была деревянная, а рот полон баек, которые он весь вечер пережевывал, пока ему не надоедало. Билли Баста болтал, пил и смеялся, иногда напевал, а Эймос сидел тихо и слушал и непременно выигрывал в бирюльки.