Он легонько подтолкнул кресло, и дальше по пыльной улице, напоследок сердито зыркнув, девочка покатилась сама. К нему подъехала соседка, тётя Шура. Коляска у неё была на антигравитационной подушке, а солнечные батареи на крыше дома давали хоть и слабенькое, но стабильное электрическое освещение. Тётя Шура одна из немногих аров на Главной Станции, кто относился к нему по-человечески. Не как к безголовым ахтам, которые на трёхколёсных мотоповозках с утра до ночи трудились в поле. Башмак часто помогал ей в огороде и не брал платы за доставку почты. Она помнила его родителей, приличных аров, у которых, вот беда, родился шагатель. В тонкой руке соседка держала сухарь, намазанный джемом.

— Возьми, Башмачок, полакомись, — сказала тётя Шура.

— Колесо спасёт тебя, тётя Шура, — поблагодарил Башмак, вгрызаясь в угощение.

— Да брось ты! — засмеялась тётя Шура и, лихо крутнув коляску, поплыла к себе во двор. Она была очень старая и уже не боялась ни заведующих, ни Колеса, ни Обода Его.

Башмак, загребая пыль босыми ногами, потопал к Лабораториуму. Дверь и ставни он запирать не стал. Всё самое интересное с последней ходки он надёжно припрятал, а если стража заведующих захочет заглянуть к нему, не следует лишний раз дразнить одноногих. У них и так служба нелёгкая — на дежурство им колясок не выдают, на костылях скачут.

* * *

Последнюю банку консервов Паркинсон открыл бережно, не пролив, несмотря на трясущиеся руки, ни капли томатного соуса. Он отогнул крышку, облизал нож и, как мог скорее, на дрожащих ногах отошёл от стола, чтобы не вдыхать упоительный пряной рыбный запах. В углу сел в плетёное кресло, постарался успокоиться.

— Анечка, внучка, — позвал он. — Иди кушать.

На разболтанной инвалидной коляске в комнату въехала девушка с такими же, как у деда, иссиня-чёрными волосами, взяла со стола открытую банку, ложку, подъехала к старику.

— Ешь, — требовательно сказала она и зачерпнула рыбную фрикадельку, поднесла к губам Паркинсона.

И только после того как старик начал жевать, уже следующую ложку отправила в рот себе. Так они и ели — кусочек ему, кусочек ей. Паркинсон виновато смаргивал и с тревогой следил за быстро пустеющей банкой. Аня платком вытерла ему подбородок, выбросила пустую банку в ведро, съездила в другую комнату за пледом, вернулась и укутала старику ноги. Паркинсон сидел, трясся и проклинал себя за беспомощность.

— Я не смогу дойти до Главной Станции, — в который раз повторил он. — И ты не сможешь.

— Я знаю, — ответила Аня. — Но я могу попробовать.

— Нет, — ещё сильнее затрясся старик. — Я тебе запрещаю.