— Сегодня было столько клиентов, — пропевает мама, поправляя густые волосы, — ты и представить себе не можешь. Я еле успевала! Хорошо, что Айрис согласилась помочь.

Я киваю. После того, как мой голос превратился в скрежет, я стала меньше говорить, но больше жестикулировать, округлять глаза, щурить глаза, и все в этом духе. Общение на уровне инстинктов и интуиции. Вряд ли меня кто-то поймет кроме мамы.

Вскидываю брови, а она пропевает:

— Да, Айрис согласилась помочь, потому что я пообещала ей надбавку. Но, знаешь, у этой девушки действительно есть талант. Она составляет невероятные букеты, дорогая.

— Н-не сомнев-ваюсь.

— Тебе бы понравилось.

Пожимаю плечами, а мама вздыхает. На ней длинное, бесформенное платье, которое она, возможно, носила еще в эпоху хиппи. Или кто там строил иллюзии насчет счастья? Я почему-то думаю, что она выглядит как никогда красивой, молодой и свежей, пусть давно уже не отдыхала и не снимала с плеч груз ответственности.

Я опускаю руку и неожиданно слышу возглас:

— Осторожно!

Я задеваю локтем тарелку. Она стремительно валится вниз, врезается в пол с диким треском, и десятки осколков разлетаются по кухне, одновременно с распластавшимися по полу зелеными горошинами. Я виновато морщусь.

— П-прост-ти, — порывисто поднимаюсь, — н-не хотела. Я н-не…

— Дел, все в порядке.

Нет. Я падаю на колени и начинаю нервно собирать осколки, царапая о них пальцы, а мама протяжно выдыхает и присаживается рядом, водрузив на мои плечи теплые руки.

— Все хорошо.

— Н-нет. Нет… — Стискиваю зубы и считаю: раз, два, три, четыре. Сколько горошин? Пять, шесть, семь, восемь. А сколько осколков? Их меньше. Но они опаснее. Они режут и причиняют боль. Они, как моя жизнь: прозрачные и безобразные. — Н-неуклюж-жая.

— Я сама уберу, дорогая.

— Я сама х-хочу, я р-разб-била! — Разъяренно сгребаю все в кучу, а мама просто сидит со мной рядом и молчит. Она смотрит. Наблюдает. И в груди у нее взвывает, словно один из осколков пронзает сердце. Она отворачивается, потому что знает, что я это почувствую, и виновато поджимает губы. Ей меня жаль. А я растерянно застываю. По пальцам робко и бесшумно скатываются тоненькие, красные полоски. Наверно, я пугаю маму. — П-прости.

Она встряхивает волосами. Молча поглаживает мой подбородок нежным пальцами, а затем обнимает. В ее объятиях всегда спокойно. Как в океане.

— Иди, отдыхай. Я сама уберу.

Послушно поднимаюсь на ноги и плетусь в свою комнату. У меня не только дефект речи. Возможно, вся моя жизнь — разбитое зеркало. Раз, два, три — считаю ступеньки. Веду пальцами по стене и бреду к себе в спальню, думая о том, как мама сейчас убирается и обо мне плачет. Она ведь должна плакать, пусть я никогда этого не видела.