Пол просторной ванной устилали плитки бежевого мрамора с ромбовидными инкрустациями чёрного гранита. Тот же мрамор использовался для отделки столика под зеркалом и душевой. Для стен использовалась комбинированная обшивка. Нижняя часть, примерно в человеческий рост, — мрамор, над ней — пластиковые панели. На одной из них Енох Каин трижды написал:
В этих неровных печатных красных буквах чувствовалась распирающая Каина злость. Но процесс написания выглядел спокойным и рациональным поступком в сравнении с тем, что произошло после того, как на пластике трижды пропечатали имя Бартоломью.
Каким-то острым инструментом, возможно, ножом, Каин колол и скрёб красные буквы, набросившись на пластиковую панель с такой яростью, что от двух Бартоломью практически ничего не осталось. Лишь сотни царапин и кратеров от острия ножа.
Судя по смазанности букв, некоторые потекли, прежде чем засохнуть, Ванадий понял, что писались они не маркером, как он поначалу решил. Капли на закрытой крышке унитаза и мраморном полу, уже высохшие, подсказали ему, какая жидкость использовалась вместо краски.
Плюнув на большой палец правой руки, он потёр им одно из пятен на полу, потом поднёс к носу. Убедился в правильности своей догадки. Палец пах кровью.
Но чьей кровью?
* * *
Другие трёхлетки, разбуженные в начале двенадцатого ночи, были бы сонными, вялыми, некоммуникабельными, то и дело тёрли бы глаза. Ангел всегда просыпалась мгновенно, свеженькая, как огурчик, в прекрасном настроении, готовая наслаждаться цветом и формой всего, что окружало её в этом мире, чем в определённой степени подтверждала мнение Уолли, что со временем она проявит незаурядные способности в изображении этих самых красот.
Забравшись через открытую дверцу на колени Целестины, девочка сообщила:
— Дядя Уолли дал мне «орео»[74].
— Положил его тебе в туфельку?
— Почему в туфельку?
— Оно у тебя под колпаком?
— Оно у меня в животе!
— Ты не могла его съесть.
— Я его съела.
— Значит, оно исчезло навсегда. Как грустно.