Коннор вытягивает шею и видит Дювана, входящего с подносом в руках. Пленник отвечает тюремщику убийственным взглядом.

— Похоже, я зря надеялся, — говорит Дюван, — но все же советую покушать. И желаю тебе получить удовольствие от еды.

Дюван садится на единственный в комнате стул, ставит поднос на столик и снимает серебряную куполообразную крышку; из-под нее к потолку подымается ароматный парок.

— Ладно, — отзывается Коннор. — И тогда ты не сможешь расплести меня еще целые сутки. Ведь, кажется, так положено? Нельзя расплетать на полный желудок.

— Ох уж эта мне Инспекция по делам молодежи… — сетует Дюван, разворачивая салфетку с серебряным столовым прибором, — сколько у нее всяких правил и установлений. Но здесь у нас несколько иные подходы.

— Заметил.

В комнате воцаряются аппетитные запахи масла и чеснока. Рот пленника против воли наполняется слюной, и юноша еще сильнее ненавидит Дювана — по его милости даже собственное тело восстает против Коннора.

— Ты когда-нибудь ел омара, Коннор?

— Я думал, они вымерли.

— Их все еще разводят на частных фермах. Надо только знать, где искать.

Уголком глаза Коннор следит, как Дюван производит хирургическую операцию по вскрытию алого панциря и извлекает кусок бело-розового дымящегося мяса величиной с кулак.

— Если хочешь, чтобы я поел, придется развязать мне руки.

Дюван усмехается.

— Развязать тебе руки? Но тогда в твою голову, пожалуй, полезут всякие неуместные идеи, а они в свою очередь породят надежду в совершенно безнадежной ситуации. Подать тебе несбыточную надежду было бы очень жестоко с моей стороны, так что… прости, но твои руки останутся связанными. Как и все остальное. — Дюван режет мясо, а затем, нанизав кусочек на вилку, подносит его ко рту Коннора. — Я буду кормить тебя. Тебе остается лишь наслаждаться.

Коннор упорно сжимает губы, но Дюван терпеливо ждет, держа вилку у самого рта юноши. Ничего не говорит, просто ждет. Коннор осознает, что эта трапеза так же неизбежна, как его расплетение. Через пару минут он открывает рот, и Дюван скармливает ему самое дорогое кушанье, которое Коннору когда-либо доводилось есть.

— Коннор, прошу, пойми: я тебе не враг.

Проглотить это Коннору гораздо труднее, чем омара.

— Да ну? Что ты говоришь!

— Несмотря на то, сколько мне стоила твоя проделка со Старки, в моем сердце живет только восхищение тобой. Нельсон, может, и вел против тебя вендетту, но я — нет. Собственно говоря, не выражайся твоя стоимость цифрой со многими нулями, я, пожалуй, отпустил бы тебя.

Мысль о том, что его органы стоят миллионы, поражает Коннора до такой степени, что он молча посылает Дювану удивленный взгляд — не шутит ли тот случаем. Но Дюван невозмутимо подносит к губам пленника следующий кусочек.