– Я понимал, какое воздействие оказывает на тебя оружие, Линь Юнь, но не придавал этому особого значения. По крайней мере, до тех учений на полигоне на берегу моря, в ходе которых пулеметный взвод вел огонь по целям на воде. Упражнение это было трудным, поскольку мишени качались на волнах, а сошки ручных пулеметов проваливались в глубокий песок, поэтому результаты стрельб были неважные. И тогда капитан, командовавший взводом, воскликнул: «Стыд и позор! Вы только посмотрите на себя! Даже маленькая девочка справится с этим лучше вас! Юнь, подойди сюда и покажи этим недотепам, как нужно стрелять!»

– И я легла на песок и расстреляла два магазина патронов. Поразив все мишени.

– Я смотрел на пулемет, равномерно пульсирующий в твоих нежных слабых руках, руках двенадцатилетней девочки. Пряди волос у тебя на голове тряслись в ритме сильной отдачи, в детских глазах отражались вырывающиеся из дула вспышки, на лице застыло выражение восторженного возбуждения… Мне стало страшно, Линь Юнь, по-настоящему страшно. Я не мог сказать, когда моя дочь стала такой.

– Ты утащил меня прочь. Утащил под восторженные крики солдат, гневно бросив им: «Впредь не позволяйте моей дочери прикасаться к оружию!» Впервые я увидела тебя таким разъяренным, папа. С тех пор ты перестал брать меня с собой в войска, стараясь проводить больше времени со мной дома, хотя это и сказывалось отрицательно на твоей карьере. Ты познакомил меня с музыкой, живописью, литературой, сначала поверхностно, затем все более и более углубленно, открывая мне прелести классического искусства.

– Я хотел развить у тебя нормальное эстетическое восприятие, побороть нездоровое увлечение оружием.

– Ты великолепно поработал, папа. Ты был единственным, у кого это получилось. Твои товарищи ничем не могли тебе помочь. Я всегда восхищалась твоей эрудицией, и я не могу выразить словами, насколько признательна тебе за потраченные на меня усилия. Но, папа, сажая у меня в сердце этот цветок, посмотрел ли ты, какая там почва? Ничего изменить уже было нельзя. Да, в своем восприятии музыки, литературы и живописи я превосходила большинство своих сверстниц, однако главным для меня было то, что это помогало в полной мере восхититься красотой оружия. Я поняла, что красота, какой ее понимает большинство людей, на самом деле является чем-то хрупким и беспомощным. Истинная красота должна держаться на внутренней силе и развиваться через чувства, родственные ужасу и жестокости, от которых можно подпитываться силами или принять смерть. И в оружии эта красота выражена в полной мере. С той поры – пожалуй, это произошло в старших классах школы – мое очарование оружием поднялось до уровня эстетики и философии. И ты не должен переживать из-за этой перемены, поскольку в значительной степени поспособствовал ей.