Подошел Стивенс и спросил, не хочу ли я еще виски. С чувством сожаления я отказался. Он кивнул: «Очень хорошо, сэр». Его лицо сохраняло неизменное выражение, но все же у меня появилось смутное ощущение, что я ему понравился.
Некоторое время спустя меня оторвал от книги его смех. Кто-то бросил пакетик с химическим порошком в огонь, и пламя стало разноцветным. Я снова подумал о своем детстве, но без тени ностальгического романтизма. Мне показалось, что необходимо подчеркнуть это, Бог знает почему. Я подумал о том времени, когда ребенком делал то же самое. Но в этом воспоминании не было места для грусти.
Я заметил, что все остальные сдвинули кресла в полукруг рядом с камином. Стивенс приготовил дымящееся блюдо превосходных сосисок. Гарри Стайн вернулся через «кроличью» дверь. Грегсон остался в бильярдной комнате, судя по звукам, тренируя удар.
После некоторого колебания я присоединился к ним. История, которую я услышал, была не слишком занимательна. Ее рассказал Норман Стет. Не хочу пересказывать эту историю, но для того, чтобы сделать вывод о ее достоинствах или недостатках, достаточно будет сказать, что речь в ней шла о человеке, который утонул в телефонной будке.
Когда Стет, которого уже тоже нет в живых в настоящий момент, завершил свое повествование, кто-то сказал:
– Вы должны были бы приберечь эту историю для Рождества, Норман.
Раздался смех, смысл которого я, конечно же, не понял. По крайней мере в тот вечер.
Тогда свой рассказ начал Уотерхауз.
– Учительница не произнесла ни звука все время, пока туалет загружали на платформу грузовика, она оцепенела от отчаяния и ужаса, – сказал Уотерхауз. – И когда дверь туалета распахнулась на автостраде 128 в Сомервилле, в самый разгар часа пик…
Впрочем, оставим эту историю и все другие, которые могли бы последовать за ней. Это не мои сегодняшние истории. Стивенс достал откуда-то бутылку бренди, настолько хорошего, что в это трудно было поверить. Иохансен поднял