Он почувствовал, что вот-вот свалится, снова ударил себя кулаком по носу и закричал от боли.
Чернота тут же устремилась к плоту, протиснулась под доски – оно, наверное, слышит, или чувствует… или КАК-ТО ЕЩЕ.
Рэнди ждал. На этот раз оно выплыло наружу через сорок пять минут.
Его сознание медленно вращалось в разгорающемся свете
(ты любишь ты я люблю болеть за «Янки» и зубаток ты любишь зубаток да я люблю зу
(шоссе шестьдесят шесть помнишь «корветт» Джордж Махарис в «корветте» Мартин Милнер в «корветте» ты любишь «корветт»
(да я люблю «корветт»
(я люблю ты любишь
(так жарко солнце будто зажигательное стекло оно было в ее волосах и лучше всего я помню свет летний свет
дня.
Рэнди плакал.
Он плакал потому, что теперь добавилось что-то новое – всякий раз, когда он пытался сесть, оно забиралось под плот. Значит, оно не так уж безмозгло; оно либо почувствовало, либо сообразило, что сможет добраться до него, пока он сидит.
– Уйди, – плакал Рэнди, обращаясь к огромной черной блямбе, плавающей на воде. В пятидесяти ярдах от него так издевательски близко по капоту «камаро» Дийка прыгала белка. – Уйди, ну, пожалуйста, уйди куда хочешь, а меня оставь в покое. Я тебя не люблю.
Оно не шелохнулось. По его видимой поверхности завихрились краски.
Рэнди с усилием отвел взгляд и посмотрел на пляж, посмотрел, ища спасения, но там никого не было. Никого-никого. Там все еще лежали его джинсы: одна штанина вывернута наизнанку, белеет подкладка кармана. И уже не казалось, что их вот-вот кто-нибудь поднимет и наденет. Они выглядели как останки.