Я сидел за кухонным столом, пока не зашло солнце, и моему внутреннему взору представлялось, как они выискивают плутоний, словно старатели, моющие золото году в 1894-м. Только они делали это не для того, чтобы поднять на воздух город, нет. Они хотели просто рассыпать плутоний повсюду и тем самым загадить всем мозги. Они – это плохие форниты, и радиоактивная пыль – форнус несчастья. Самый худший во все времена форнус несчастья.

В конце концов я решил, что не хочу продавать рассказ Рега, по крайней мере в Нью-Йорке. Надо выбираться, как только прибудут заказанные чеки. Оказавшись на севере штата, я попробую послать рукопись в какой-нибудь провинциальный литературный журнал. Можно будет начать с «Сюанн ревю» или с «Айова ревю». Регу я объясню позже. Рег поймет. Мне казалось, что такой шаг решит все мои проблемы, и в ознаменование этого я выпил еще… И отключился. Как потом оказалось, у меня в запасе оставалась еще одна отключка.

На следующий день пришли чеки «Арвин компани». Я заполнил один из них на машинке и отправился к своему другу сотрассанту. Снова последовал утомительный допрос, но на этот раз я попридержал свой характер: мне нужна была его подпись. И в конце концов я ее получил. Потом отправился в магазин канцелярских принадлежностей, где мне, пока я ждал, изготовили штамп «Арвин компани». Я проштамповал на конверте обратный адрес, напечатал адрес Рега (сахарную пудру из машинки я вычистил, но буквы иногда заедали) и вложил короткую сопроводительную записку, написав, что ни один из чеков, отправляемых авторам, никогда не доставлял мне такого удовольствия, как этот. Прошел, наверное, целый час, прежде чем я все-таки отправил письмо: я никак не мог нарадоваться по поводу того, как официально оно выглядит. Вы бы никогда не поверили, что провонявший алкаш, не менявший нижнее белье уже десять дней, способен на такое.

Он замолк, погасил сигарету и взглянул на часы. Затем, словно проводник, объявляющий о прибытии поезда в ка-кой-то значительный город, сказал:

– А теперь – необъяснимое.

Именно эта часть рассказа больше всего интересовала двух психиатров и других сотрудников клиники, с которыми я общался в течение последующих тридцати месяцев своей жизни. Собственно говоря, они добивались отречения только от этой части, что доказало бы им мое выздоровление. Как сказал один из них: «Это единственный эпизод истории, который не может быть объяснен. После, разумеется, восстановления вашей способности здраво рассуждать». В конце концов я отрекся, потому что знал – они тогда этого еще не знали, – что действительно выздоравливаю, и мне с невероятной силой хотелось поскорее вырваться из клиники. Мне казалось, что если я не выберусь оттуда вовремя, то снова свихнусь. И я отрекся – Галилей тоже так поступил, когда его подержали ногами над огнем, – но я никогда не отрекался внутренне. Я не стану говорить, что события, о которых хочу сейчас рассказать, действительно произошли. Скажу только, что я до сих пор в это верю.