Вечер закончился без обычной легкой болтовни напоследок и даже без неестественно веселых разговоров, которыми люди, бывает, пытаются прикрыть чрезмерную откровенность, возникшую за коктейлями, или по крайней мере замаскировать тот факт, что в определенный момент разговор стал более серьезным, чем допускает обстановка вечеринки.

Однако, провожая редактора до машины, писатель не смог удержаться от последнего вопроса:

– А сам рассказ? Что случилось с рассказом?

– Ты имеешь в виду рассказ Рега?..

– Да. «Балладу о гибкой пуле». Рассказ, из-за которого все это произошло. Он, собственно, и явился той «гибкой пулей», по крайней мере если не для него, то для тебя. Что же, черт побери, случилось с этим великим рассказом?

Редактор открыл дверцу своего маленького голубого «чеветта» с наклейкой на заднем бампере: «Настоящие друзья не позволят пьяному гостю сесть за руль».

– Он не был опубликован. Если Рег держал копии, он, видимо, уничтожил их, получив мое согласие на публикацию. Что, приняв во внимание его параноидальные фантазии про них, вполне вписывается в характер.

Когда я свалился в Джексон-Ривер, у меня оставался оригинал рассказа и три фотокопии. Все в картонной коробке. Если бы я положил ее в багажник, рассказ бы сохранился, потому что багажник машины даже не ушел под воду. Впрочем, если бы это случилось, листки бы потом высохли. Но я хотел, чтобы рассказ лежал рядом со мной, и положил коробку на соседнее с водительским сиденье. Когда я свалился в реку, окна машины были открыты, и листки… Я полагаю, они просто уплыли и их унесло в море. Мне гораздо легче и спокойнее верить в это, чем в то, что они сгнили вместе со всей остальной дрянью на дне реки, или что их сожрала рыба, или еще что-нибудь столь же эстетически непривлекательное. Верить, что их унесло в море, более романтично, хотя это и менее вероятный исход. Но выбирая, во что верить, я все-таки сохраняю гибкость. Так сказать.

Редактор сел в машину и уехал. Писатель стоял, глядя ему вслед, пока огни машины не скрылись вдали, потом обернулся. Мег стояла у начала садовой дорожки, крепко обхватив себя руками, хотя в ночном воздухе все еще держалось тепло.

– Мы последние, – сказала она, нерешительно улыбаясь ему. – Пойдем в дом?

– Конечно.

На полпути к дому она остановилась и спросила:

– В твоей пишущей машинке нет форнита, Поль?

И писатель, который порой, хотя, впрочем, не так уж и редко, задумывался о том, откуда же все-таки к нему приходят нужные слова, храбро ответил:

– Решительно нет.

Рука об руку они прошли в дом и закрыли за собой дверь, оставив ночь снаружи.