— В это время уже машины ездят, — сказала Эля, — люди на работу идут. А мама мне верит и не верит.

— Чего ж не верить, — ответила та. — Многие говорили, что этот завод нас погубит. Детей вывозили. Вы слышали?

— Да, я даже видел.

— Но с них как с гуся вода. А Эля говорит, много народу погибло.

— Да, — сказал Шубин, — многие погибли.

Он посмотрел на Элю. Она встретила его взгляд настороженно, будто таясь.

Уже был другой день, другая жизнь, и он в ней был будто гостем. Да и что скажешь при матери?

Шубин подошел ближе к окну. Улица, на которую оно выходило, была пуста. Вон оттуда, из-за угла дома на той стороне, они пытались перейти улицу и потом спрятались от желтого шара. Он увидел истоптанный снег, там они лежали, боясь поднять головы. А чуть дальше за домом — лавочка, где сидят влюбленные.

— Я пойду, — сказал Шубин.

— Что? — не поняла Эля.

— Я пойду. Сама понимаешь, не сидеть же здесь.

— Я вас, Юрий Сергеевич, никуда не пущу, — сказала Эля, перейдя снова на «вы». — Вы на себя в зеркало посмотрите. Вы же на последнем издыхании.

— Я выспался, — сказал Шубин. — Я больше двух часов проспал.

— Я с вами.

— И не мечтай, — сказала ее мать.

И Шубин как эхо повторил:

— И не мечтай. Ну как же так… — покорилась Эля.

— Я очень прошу вас, — сказал Шубин, — никуда из дома не выходить. У вас четвертый этаж, это спасение. Мы не знаем, кончилось все уже или еще будут последствия.

— Холодно ведь, — сказала мать, — когда затопят?

— Я все узнаю и вернусь, — сказал Шубин.