— Это какой Гандрюшкин, Василь Захарыч? — уточняю я.

— Не-ет… этого Михаилом Евлентьевичем, а ребята так просто Мишкой зовут. И до самой смерти своей Мишкой останется, потому что труха — не человек.

— Чем же он Вале тогда приглянулся?

— Да кто знает, по каким приметам она его оценила. Аккуратный он и чистенький, как мухомор после дождя. Одеколон употребляет. Судьбой обижен, потому как детки родные бросили. Он об этом всем и каждому рассказывает, а потом в глаза платком потычет и такое на физиономии изобразит, ни в жизнь не догадаться, что деток этих он уж лет пять как липок обдирает: целую бухгалтерию завел, кто сколько ему присылать должен, словно не отец, а фининспектор какой.

“Детки тоже хороши”, — подумал я и еще подумал, что мне повезло: парень оказался на редкость наблюдательным.

— Еще он слабым здоровьем хвастать любит: мол, трагедия семейная подорвала его организм, иначе не сидел бы теперь под лестницей. Тут он снова лезет за платком, потому что и сам не знает, чем бы таким мог заниматься.

Ай да парень! Я живо представил себе большие Валины глаза, доверчиво впитывающие “трагизм” Гандрюшкина, глаза доброго кенгуру из детской книжки. Но эта картина быстро сменяется в моем воображении другой: Валя говорит о своих клиентах, пересказывает услышанное от них, по-женски, со всеми подробностями и мелочами, а этот прохвост жадно ловит каждое слово и задыхается от зависти к чужой, недоступной для него жизни среди дорогих и красивых вещей, с поездками на курорты и за границу и запоминает внешние приметы заманчивого мира материальной обеспеченности. Какая уж там радость труда, он привык испытывать одну радость — потребления. Но ведь ее тоже надо заработать, а он желает получить все, не вылезая из-под лестницы. И он совсем не оригинален, разве только лестницы бывают разные. А потом… потом появляется Мамонов, мало ли откуда они могли быть знакомы.

Парень украдкой посмотрел на часы.

— Извини, что не вовремя пристал. Последний вопрос, и сядешь в автобус, иначе влетит за опоздание. Когда работает Гандрюшкин?

— Сейчас заступает, с восьми.

Последний вопрос я задал на всякий случай, еще не имея никаких определенных намерений, просто мне нужно было знать, где в ближайшие сутки будет находиться Гандрюшкин.

Я шел назад к общежитию, невольно убыстряя шаги, каждый нерв, казалось, вибрировал, требуя действия сейчас, сию минуту. Так напрягается хлебнувший ветра парусник после изнурительного штиля.

Однако, помимо парусов, имеются, к счастью, компас и капитан. Когда позади осталось три квартала и я чуть было по инерции не влетел в общежитие, последовала команда зарифить паруса, сесть в автобус и ехать в горотдел. И это было самым разумным. Во-первых, мое логическое построение: клиенты — Валя — Гандрюшкин — Мамонов — потерпевшие — нуждалось в фактической проверке. Нельзя так, за здорово живешь, явиться с обыском к этому мухомору на том основании, что он — личность общественно непривлекательная и мог быть соучастником краж. От понятия “мог быть” до “был” огромная дистанция, и мы должны убедиться, прошел ли он ее. Во-вторых, Гандрюшкин уже наверняка знал о поимке Мамонова, и если он — преступник, то постарался избавиться от опасных улик, либо хорошенько спрятать их. Есть немаловажное обстоятельство: сумма денег, обнаруженная у Мамонова, немногим меньше украденной в целом у потерпевших. Значит, вещи и ценности ко времени последней кражи еще не были проданы. Нельзя же допустить, чтобы между компаньонами существовал кабальный для Мамонова договор, по которому все они доставались Гандрюшкину, — роль первой скрипки не для него. Скорее всего, Мамонов вообще не докладывал ему о наличных, а основную добычу они намеревались разделить пополам. Следовательно, для продажи всех этих колец, ложек и отрезов в распоряжении Гандрюшкина имелось два неполных дня, срок слишком маленький, чтобы найти подходящего покупателя. Значит, спрятал в надежде, что Мамонову выдавать его нет смысла. Прошло два дня, и эта надежда превратилась в уверенность. Теперь вообще торопиться незачем, и распродажей он займется потом, когда все успокоится. Спрятал он, конечно, хорошенько, но ведь и мы будем искать как следует.