– Оставь мою мать в покое, Бенедикт… – угрожающе прошипел юноша. – Ее и ее добрую память!
– Добрую память! – фыркнул старший.
Леонард сжал кулаки, но Карл стиснул своей могучей лапой его плечо, удерживая на месте.
– Дон Бенедикт, прошу вас… – обратился он к старшему.
– Извини, Карл, – вздохнул тот, отводя глаза. Пригладил, наконец, растрепавшиеся волосы.
– Дон Бенедикт! – окликнул его торопливо спускающийся с крыльца полноватый мужчина в черном. – Дон Бенедикт, эти господа уже приступили к обыску библиотеки. Мне кажется, вам лучше присутствовать при этом.
– Спасибо, Алонсо…
– Я тоже пойду! – вызвался Леонард.
Бенедикт зыркнул на него и, с большим трудом сохраняя спокойствие, проговорил:
– Я сам разберусь. А вы бы отдохнули с дороги. Алонсо, будь добр, проводи Лео и Карла в их покои.
– Конечно, дон Бенедикт.
Леонард хотел было возразить, но Карл еще сильнее стиснул его плечо.
– Нам и вправду лучше немного отдохнуть и успокоиться, дон Леонард, – настойчиво проговорил он.
Леонард, вздохнув, проводил взглядом уходящего брата.
– Ладно, пойдем. И у меня к тебе будет куча вопросов, Алонсо.
3
3
Покои Леонарда располагались не в донжоне, а в восточной башне – той, что почти в первозданном виде сохранилась от старой постройки. Она была тонкой и высокой, как кипарис, с заметным утолщением в верхней части и высоким – пожалуй, самым высоким во всем замке – шпилем. Под самой крышей ее окольцовывал открытый балкон, который служил великолепной смотровой площадкой. Сложена она была не из унылого серого гранита, а из светлого, почти белого камня, похожего на мрамор. Обитатели замка обычно так ее и называли – Белая башня. Для Леонарда она с детства была символом чего-то таинственного и волшебного, ведь она выделялась среди угрюмых массивных строений, составляющих основной ансамбль, будто горный эдельвейс, проросший среди камней и серого мха.
А еще, здесь, в этой башне, когда-то были покои Рианы – второй жены Корнелия Кроу.
Риану и вправду многие считали колдуньей, а ее появление в жизни графа связывали не иначе как с приворотом. Леонард во все это, конечно, не верил. Прежде всего потому, что прекрасно помнил отношения между родителями. Такой нежности, бережности, внимания друг к другу он никогда больше не видел.