— А, ИВАНОВ, ЯВИЛСЯ — НЕ ЗАПЫЛИЛСЯ! БУДЕМ ВРАТЬ ПРО ЧЕРНЫЕ ДЫРЫ, КОНТАКТ С ПРИШЕЛЬЦАМИ И ПРО Т-ПЕТЛЮ? БУДИЛЬНИК СЛОМАЛСЯ? У ВАС ЕСТЬ БУДИЛЬНИК, КОТОРЫЙ СПОСОБЕН ЛОМАТЬСЯ? ПОЗДРАВЛЯЮ! ЛАДНО-ЛАДНО, БЕРИ БИЛЕТ. ТОЛЬКО БЕЗ ИНФРАСКОПА — ДВОИХ УЖЕ ВЫГНАЛ.
Билет № 5. Второй закон Ньютона. Электромагнитная индукция, формула напряженности магнитного поля. И задача по оптике.
Вот и ладушки, шпоры за манометром (что и вам советую). Иду готовиться. А шпоры я для внучат сохраню, хорошие шпоры, исторические. По ним еще мой дедушка сдавал. Ни пуха ни пера.
Ручки, ножки, огуречик
— Папка, смотри — смешной какой! Ручки, ножки, огуречик! Правда, папка!
…Люди молча стояли на матовой серебристой плоскости, тянущейся до горизонта. Одинаково усталые, с опущенными безвольно руками, запрокинув головы, безропотно глядели они в холодное низкое небо, и в широко открытых глазах их метался ужас. С методичностью огромного маятника из свинцовых туч, закрывавших небо, вылетал огромный кулак, закованный в зеркальную броню, и со звоном бил в плоскость, каждый раз в новом месте. То, что только что было людьми, мыслило, двигалось, мгновенно превращалось в ошметки мяса и дымящиеся на стылом ветру лужи крови. Никто и не думал хоронить эти останки — все смотрели только вверх, озабоченные лишь собственной участью…
Я пою! Боже мой, как я пою! И весь этот огромный зал, и сцена — это часть моего организма, машины для извлечения звука. Безмерно обострившимся зрением я успеваю охватить и весь этот темный, уходящий в бесконечность потолок, и ритмичные ряды софитов, и каждый миллиметр дощатой сцены, покрытой извивающимися змеями проводов. Все это замыкается на мне, и я упираю локоть руки с микрофоном себе под ребра, другой рукой вдавливаю его все дальше, дальше, складываюсь пополам. Мой голос, отделяясь от меня, растекается по залу и устремляется ввысь освобожденный. Вступает хриплый сакс, это тоже часть меня, он образует с голосом замысловатую серебряную плетенку, которую меланхоличный ударник нарезает точными, заранее отмеренными кусочками. Я просыпаюсь весь в слезах, боже мой, как я пел! Ну почему же у меня ни слуха, ни голоса, ведь я так часто пою во сне!
Еще шалый со сна, выскакиваю на мороз и бросаюсь в окутанный клубами пара автобус. Заиндевевшая дверь, натужно скрипя, закрывается. Только в автобусе мы — народ. Не тот народ, о благе которого нужно неуклонно заботиться, мы — монолит, единый спрессованный кирпич народа. Одинаково серые, продрогшие и сонные, мы таращим глаза друг на друга, удивляясь, как до сих пор не свихнулись от жизни такой. Нам бы настоящую работу и к ней настоящую зарплату, а кто не работает — тот пусть не ест! Это ведь совсем немного, зато все у нас будет. Кто сказал, что чем выше цены, тем больше хороших и нужных товаров? Это способных их купить меньше. Кто сказал, что сахар вреден? Без сахара еще вреднее! И вот так мы по всем углам шу-шу-шу, шу-шу-шу. Почему по углам? Мы же народ, народ мы, елки-палки!