Вернер опять ни разу не перебил меня, пока не погас полыхавший во мне костер. Тогда он сказал тихо, но побудительно:

— Я человек науки и могу подходить к этому лишь в интересах науки. Сейчас послеполуденные часы — можно ли наблюдать вход в это время?

— Можно проверить.

— Тогда идем.

И, сбросив халат, тощий, щуплый, в очках, побежал, странно выворачивая ноги, как балерина в первой позиции. Я знал: Вернеру ломали кости в Штудгофе, и ему предстояло ковылять так до конца жизни. Но когда он влез на водительское место в своем «фольксвагене», я все-таки спросил:

— Сами водите?

— Сам. Руки они пощадили. Вероятно, рассчитывали, что еще пригодятся.

Ехал он медленно, со старческой осторожностью, не вызывая пристального внимания регулировщиков. Через полчаса мы были уже на месте. Кладбищенская ограда вокруг столба была не замкнута, калитка настежь так и осталась после нашего путешествия в Неведомое. И только самый столб от имени заботливых леймонт-ских ведьм по-прежнему пророчески предупреждал:

НЕ ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ!

ОПАСНОСТЬ!

ИМЕННО ЗДЕСЬ ИСЧЕЗАЮТ ЛЮДИ.

СЕЗАМ ЗАКРЫВАЕТСЯ. БЕРНИ ЯНГ

СЕЗАМ ЗАКРЫВАЕТСЯ. БЕРНИ ЯНГ

— Стоп, — сказал я Вернеру, — вылезаем. Видите этот прозрачный дымок у столба?

Вернер недоуменно покачал головой:

— Ничего не вижу. Выжженная трава да пыль.

— А вы присмотритесь внимательнее. Прищурьтесь при этом. Вон, у самого подножия, где еще кора не состругана. Видите? Крохотный столбик то ли пыли, то ли дыма, наполовину развеянного ветром.