Я притворяю дверь, снимаю намордник, рабочую кепку с козырьком.

— Кто?.. Это… Олаф! Олаф! На помощь!

— Олаф спит, — говорю я ей.

Она здорово сдала за этот год. Спину ей согнуло, лицо спеклось. Кожа истончилась, сдулась: раньше Беатрис Фукуяма была вся из жесткого и сухого вяленого мяса, теперь у нее внутри — переспелая мякоть. Она хочет еще держаться, а стержень сгнил. Выбритые виски, ее бунт против старости, отросли неряшливо. Глаза у нее прежние — живые, разумные, но дряблые веки их закрывают.

— Не смейте меня трогать! — Она говорит так, будто эти губы — усталые, непослушные — ей чужие. — Они сейчас вернутся, и тогда вам…

— Я ничего плохого вам не сделаю! Мне нужна ваша помощь… Только вы сумеете…

— Помочь?.. — Она щурится подозрительно. — Чем это я могу тебе помочь?

— Я старею. Я уколот. Я знаю, вы разрабатываете средство… Лекарство от акселератора… От старости. Я… Я видел в новостях, и… В общем, я еле разыскал вас.

— Лекарство?

Беатрис кивает мне. Ее глаза впиваются в меня рыболовными крючками, она продевает свой взгляд через мою уставшую кожу, через два сантиметра зимы в моих рыжих волосах, колет острием мои зрачки.

— Я тебя помню.

Стою неподвижно. Была у меня надежда, что год за десять лет, огонь и едкий дым сотрут меня из ее памяти, что она спутает меня с кем-нибудь, как спутала мой голос с голосом Рокаморы.

— Ты тот бандит. Тот бандит в маске, который разгромил мою лабораторию. Тот самый.

— Я не бандит. Я больше не Бессмертный…

— Это я вижу, — произносит она. — Даже мне это видно.

— Послушайте… Мне очень жаль, что тогда так получилось. С лабораторией. Что мне пришлось вас задержать. Что эти люди погибли…

— Эдвард, — перебивает она меня. — Вы убили Эдварда.

— Мы не убивали. У него случился инфаркт.

— Ты убил Эдварда, — упрямо повторяет она. — И ты отдал меня этим садистам.

— Они… Они что-то сделали с вами? Я смотрел новости… Мне показалось… Ее губы разъезжаются в кривой усталой ухмылке.