Показалось мне или нет, что Михаил приревновал меня к Найду? Кажется, не показалось. Всё же старый мертвяк не был настолько бесчувственным, каким старался казаться…

Михаил включил радио, повёл по сенсорному экрану пальцем, выбирая волну.

– Сам ведь этого хотел, – пробормотал я задумчиво.

– Что? – Рука Михаила застыла.

– Сам хотел радио включить! – сказал я.

Михаил помолчал, потом кивнул, не отрывая взгляда от дороги.

По радио играла какая-то старая песня.

– Михаил, – спросил я неожиданно для самого себя. – Умирать – страшно?

Кваzи посмотрел на меня. В мёртвых глазах вдруг что-то блеснуло. Что-то почти живое.

– Очень, – мягко сказал он.

– Я так и думал, – вздохнул я.

Пансионат размещался не в лучшем месте. Можно, конечно, поспорить, где в Москве жить хорошо, но Рязанский проспект вряд ли многие отнесут к привлекательным местам. Ко всему ещё и располагался пансионат в двух старых зданиях, отделённых от проспекта чахлым сквериком. И шумно, наверное. И воздух не лучший.

Здания когда-то были либо жилыми домами, либо больничными корпусами. Переоборудовав в пансионат, их соединили стеклянным переходом, к которому пристроили маленький одноэтажный вестибюль.

Сейчас пансионат был оцеплен цепочкой солдат и безопасников в штатском. За оцеплением, как положено, толпился жадный до впечатлений народ. Машины на шоссе тоже притормаживали, водители разглядывали вывешенные в окнах плакаты, некоторые доставали мобильники и фотографировали.

Плакатов было много. Заранее, похоже, рисовали. Часть была на бумаге, часть на картонках, а часть – на белых простынях.

Тексты тоже отличались разнообразием.

«Не хотим умирать в муках!»

«Освободите нас!»

«Мы своё отстрадали!»