Потом воды на льду стало совсем много, и я посмотрел в серое лицо подростка, барахтающегося в полынье.
Потом воды на льду стало совсем много, и я посмотрел в серое лицо подростка, барахтающегося в полынье.
Тьфу ты, пропасть… Восставший.
Тьфу ты, пропасть… Восставший.
Я начал пятиться по льду.
Я начал пятиться по льду.
Глаза подростка неотрывно смотрели на меня. Губы беззвучно шевелились.
Глаза подростка неотрывно смотрели на меня. Губы беззвучно шевелились.
Я остановился.
Я остановился.
В глазах не было голода. В глазах был ужас.
В глазах не было голода. В глазах был ужас.
Я продвинулся вперёд ещё на метр. Вытянул руку. Поймал парня за ладонь. И начал отползать от полыньи, таща подростка из воды.
Я продвинулся вперёд ещё на метр. Вытянул руку. Поймал парня за ладонь. И начал отползать от полыньи, таща подростка из воды.
Лёд под ним ломался трижды. Я тащил его к берегу, а полынья ползла за нами, раскрываясь жадным голодным ртом.
Лёд под ним ломался трижды. Я тащил его к берегу, а полынья ползла за нами, раскрываясь жадным голодным ртом.
– Твою же мать, твою же дуру мать, шевелись! – ругался я.
– Твою же мать, твою же дуру мать, шевелись! – ругался я.
Парень слабо дёргался. Рука была холодна как лёд.
Парень слабо дёргался. Рука была холодна как лёд.