Когда Бурко рассматривал этот «трофей», у него мороз пробегал по спине. Такую дрянь и в худшем кошмаре представить невозможно. Что изменило зомби — никто не знал, но зато все знали, что такие уроды не чета всем остальным мертвякам.

После этого Бурко решил, что больше их в этом месте ничего не задерживает. НИИ взлетел на воздух ещё вчера, превратившись в бесформенный бетонный завал, поиски Дегтярёвых и Крамцова оказались безуспешными. Поэтому он дал команду на эвакуацию в Центр. Марат вызвал вертолёты, на которых должны были улететь Бурко, Домбровский, Пасечник, он сам и ещё двадцать бойцов охраны. Остальные же должны были в сопровождении по-прежнему ожидавших их омоновских «Тигров» прорываться туда колонной. Трудным это дело не казалось, дороги были достаточно ещё проходимыми, хотя с каждым часом, по наблюдениям и телерепортажам, поток беженцев из Москвы увеличивался. Былое затишье закончилось. Люди уже не рассчитывали, что их спасут, и покидали город. Наиболее загруженными были направления на юг, хотя Бурко считал, что лучше бежать на север. Зомби всё же были «теплолюбивыми» созданиями. Чем теплее, тем они активней.

Через час прямо на заднем дворе бурковской усадьбы сели два Ми-8 армейской камуфляжной раскраски; каждый был вооружён парой блоков НУРС,[19] крупнокалиберной спаркой и «Кордом»,[20] установленным в проёме. Из открытых проёмов выбросили лесенки, все загрузились, и ещё через минуту Бурко смотрел из-за спины сидящего у пулемёта стрелка на косо уходящую вниз землю. Затем вертолёты наклонились в вираже, ложась на курс, и пошли туда, где должен был создавать своё царство Александр Бурко. Человек, который нашёл способ убить нынешний мир.

Валерий Воропаев 22 марта, четверг, утро

Валерий Воропаев

22 марта, четверг, утро

Вырвал Валеру из сонного небытия телефонный звонок. Трезвонил домашний телефон, трубка которого валялась у него возле подушки. Звонок был требовательный, долгий, сверлящий мозг. Прежде чем ответить, Валера последовательно посмотрел на часы и на дисплей. Была половина восьмого утра, а звонил тесть. Или тёща, провались оба совсем и навсегда.

— Алё, — буркнул он в трубку, прокашлявшись.

Хоть он вчера водку ни с чем не мешал и хорошо закусывал, похмелье всё равно давало о себе знать — недоспал, да и выпил много. Сушняк долбил теперь в трахею до потери голоса.

— Где моя дочь? — послышался в наушнике, как обычно недовольный, голос тестя.

Излишней любезностью по отношению к зятю он себя никогда не утруждал. Равно как и к кому-то ещё, утверждая, что у него «на вежливость времени нет».