Но сам Шталь, оставшись один в каюте, судя по выражению его лица, мыслил иначе. Похоже, он почти вымолвил свои мысли вслух. Так или иначе — О’Мэлли это вспомнил позже — с его губ слетел вздох, в котором мешались печаль и облегчение:

— Прекрасный и неразумный мечтатель! Но, слава богу, безвредный — для других и… для себя.

Вскоре и О’Мэлли вернулся к себе в каюту. Прежде чем заснуть, он долго лежал, охваченный печалью, только сейчас услышав невысказанную мысль приятеля. Теперь он осознал, сколь неодолимы преграды. Мир сочтет его «безобидным безумцем».

Однако, полностью погрузившись в сон, он скользнул за рассветную дымку в сад прамира. Заветное слово у него никому не отнять.

Нельзя не пытаться!

XLV

XLV

На этом исписанные вдоль и поперек записные книжки обрываются. Настал черед действий, приведших к неминуемому краху.

Легко можно себе представить краткую историю безумной кампании О’Мэлли. Для тех, кто изберет предметом изложения историю похороненных надежд и их провозвестников, подробное раскрытие стадий конкретно данной могли бы заинтересовать. Для меня лично это слишком печальная история. Не могу заставить себя передавать, а тем более анализировать повесть разбитого сердца, когда это касается очень близкого, дорогого мне друга, искренне любившего меня.

Кроме того, и эти наблюдения за человеком неординарным, хоть и любопытные, не новы под луной. Такова истинная история множества поэтов и мечтателей с начала времен, хотя о ней не столь часто говорят, а порой и не догадываются. Лишь сами поэты, а особенно те, кто лишь наполовину может выразить снедающий их пламень, способны постичь жгучую боль, страсть и замкнутость переживаний.

Большую часть тех месяцев, когда Теренс развивал свою безнадежную деятельность, я находился в отъезде и меня достигали лишь отрывочные вести. Однако, думаю, ничто было не способно остановить его, никакая житейская мудрость не могла заставить хотя бы приостановиться и задуматься. Он был одержим, и пока снедающее его пламя само не потухло бы — ничего нельзя было поделать. Богатым ли, бедным ли, он не переставал рассказывать о простой жизни, о мистическом бытии души, о том, что истинное знание и истинный прогресс лишь внутри и с внешними проявлениями не связан. Не жалея себя, самозабвенно, упорно, кстати и некстати, не зная полумер, нес он свою Весть. Энтузиазм его мешал чувству меры, а экстравагантность не давала людям разглядеть зерно истины, несомненно крывшееся в его словах.

Для того чтобы дать движению толчок, он продал все, что у него было. Оставшись без единого пенни, он буквально осел под грузом славной вести об ослепительной и несказанной мечте. Намеком подчас удается добиться существенно большего, чем применяя мощный молот убеждения, но этот метод он в свой арсенал не включал. Его вера была куда крупнее горчичного зерна, она укоренилась и взошла целым лесом, громовыми раскатами рассылающим весть. И Теренс, не смолкая, во всю силу легких, стремился ее донести.