Папина провожает меня к дому дяди Мишки; по пути к нам присоединяются другие цыганки и дети. Они рассматривают меня, пытаются расспрашивать все разом. За меня что-то отвечает Папина. От громких голосов у меня звенит в голове. Вдруг кто-то расталкивает цыганок, прижимает меня к себе: тётя Марлена.

— Ох, тётя… Мне бы помыться… и поесть… и поспать. Нет! Нельзя спать. Тётя, надо уезжать. Танки идут.

— Подожди… пойдём.

Она ведёт меня за руку в дом.

Душ. Свежая одежда. Огромная чашка крепчайшего кофе.

— Дядя Мишка, надо ехать.

— Сейчас поедете. Бабы вещи укладывают. Только куда вот…

— В Пшемысль. У меня там двухкомнатный апартман до конца года оплачена. И Батори под боком.

— А цыгане?

— А цыгане… в гумлагере уже много бараков освободилось.

— А пустят?

— А мы не спросим. Зайдём да займём пару. Я покажу дорогу.

Внизу стоят машины. Я изумляюсь, видя, что за рулём каждой — по подростку. В автомобили загружаются дети, женщины, старухи; все друг другу что-то кричат. Мужчины стоят и наблюдают. Дядя Мишка тоже не торопится садиться.

— Вы остаётесь?

— Да. Посмотрим, как оно выйдет. Вдруг пруссы мимо пройдут… или не дойдут вовсе. Нас же разграбят, если просто дома кинем.

— А если дойдут?

— Ну, что же…. Глядеть так просто не станем.

В дяди Мишкином «Кайзере Фридрихе» на заднее сиденье умостились Илонка, Патрина, Томек и Рупа. Держат на коленях две большие сумки.

За рулём — соседский Мук пятнадцати лет. В таком возрасте, кажется, и прав не дают. Я сажусь на соседнее сиденье; тётя Марлена суёт мне в руки какой-то свёрток.

— А вы?