— Но я вышла из Праги сразу, как мы узнали, что Пруссия напала на Богемию. Я не застала их танков…

— А ваш жених?

— Остался воевать. Он гражданин Богемии. Его мать сейчас в гумлагере в Пшемысле.

— Вы видели своего жениха среди военнопленных в новостях? Его не повесили?

— Нет.

— А как его звали?

— Его зовут Кристо Коварж.

— Родственник Рубины Коваржовой?

— Вряд ли. Он прусский цыган.

— Простите?

— Он получил богемское гражданство после депортации.

— О, так его ещё и депортировали зимой!

Это выискивание изюмин в булке начинает меня раздражать, и я спрашиваю, достаточно ли им этой информации.

— А вы не могли бы приехать и рассказать это всё в эфире?

— Это исключено.

Телевизионщик долго уговаривает меня, но сходимся мы только на телефонном интервью. Я кратко пересказываю историю депортации Кристо и смерти его отца, момент, когда мы узнали о войне, и моё бегство сначала из Праги, потом из Кутной Г оры. Мне приходится дважды подчеркнуть, что наши парни и мужчины остались в Богемии, потому что мой собеседник пытается вырулить историю в нечто жалкое до гадливости из просто тревожного.

Я слышу свой голос по телевизору уже через полчаса. По счастью, почти ничего не отрезали, и смысл рассказа не исказился. Диктор драматично подчёркивает, что мне пришлось бежать из города босой (да что они так привязались к моим голым пяткам?!) на следующий день после празднования дня рождения. Можно подумать, в любой другой день начало войны было бы не таким обидным.

Вечером и ночью с нами снова Адам, под утро возвращается Драго, а в полдень его сменяет Батори. С ним приходит Госька.

— Ну, как вы здесь разместились?

Я немножко смотрю, как она болтает с остальными, в лицах изображая коменданта, чиновника, комиссию по беженцам, телевизионщиков и наших цыган, и тихонько отхожу на кухню к Батори.