Ноздри Шефа исторгли две струйки полупрозрачного дыма.
– Дай-ка сюда, – нежно сказал он и протянул когтистую лапу к бумагам.
Взяв доклад в руки, Шеф с наслаждением разодрал его надвое.
– Адское пламя тому свидетель: мне всё острохренело, – кратко, но ясно выразился князь тьмы, глядя, как у Чкалова отвисает челюсть. – Сегодня как раз понедельник, поэтому я поеду в Москву – поразвлечься.
Подобрав со стола портсигар, Шеф направился к двери.
– Но… простите… кто же будет управлять Адом в ваше от… сут… ствие, – заикаясь, пролепетал Чкалов. – Не можете же вы… просто вот так…
– Кто управлять будет? – переспросил Шеф. – Пушкин. Хватит ему уже автобусные билетики продавать. У вас в России ведь положено на любой вопрос: «А кто это будет делать?» отвечать: «Пушкин». Вот пусть себя и проявит, а в помощники ему дайте Дантеса. То-то веселуха начнется!
Оставив Чкалова стоять с открытым ртом, Шеф покинул
…Мария-Антуанетта дождалась, пока затихнет цокот копыт начальства, и, оглядываясь, неслышно сняла трубку телефона.
– Граф Квартала Сексуальных Мучеников растерзает тебя, о звонящий, – донесся до нее утомлённый, пресыщенный голос маркиза де Сада.
– Монсеньёр… – осторожно произнесла королева.
– Да, ваше величество! – с живостью встрепенулся де Сад.
– Он только что ушёл. Думаю, проверок больше не будет. Всё прошло, как по фуа гра… то есть как по маслу. Квартал Сексуальных Мучеников может вновь запускать порно в кинотеатрах. Если несложно, предупредите, пожалуйста, Квартал Музыкантов – там Моцарт жаловался, что утомился блатняк распевать, ожидая, пока проверка
– В Квартал Миллионеров тоже позвонить? – уточнил де Сад.
– Их накрыли с поличным, – вздохнула Мария-Антуанетта. – Сами виноваты. Остальным, я так полагаю, доступен расслабон – ревизии не будет долго. Каторжан Девятого круга это определённо не интересует: там режим бессрочной каторги, послаблений в ледниковом периоде не случается.
– Гран мерси, мадам, – рассыпался в благодарностях маркиз. – Вы не представляете, как мне было тяжко. Всё это время я вёл себя, подобно плебею. Никого не помучаешь, не заставишь кривиться в горести… а как было приятно! Бывало, пригласишь Цезаря, посадишь напротив Брута – оба так страдают, в душе словно порхают бабочки. Вы меня понимаете?