Но перед своим побегом из поместья, Якоб ссыпал в крепкий мешок несколько фунтов сухого гороху, сунул туда же десяток луковиц и большой шмат вяленого мяса. В небольшой холщовый мешок, из ларя, отсыпал сухарей. Взял огниво и связку больших свечей, что лежали на полке. В старую жестяную флягу, большую, наверное, на целый имперский галлон объемом, налил хорошего вина, что пили господа братья-рыцари. С трудом поднял мешок и задумался, как он будет тягать его через ограду. Но потом взял второй мешок, часть продуктов переложил в него и связал мешки перекинув через плечо на манер сумы. Оглядываясь ежесекундно, перелез через невысокую стену поместья и припустил бегом в ближайший лесок, сгибаясь под весом припасов.

Велико было искушение влезть в окно своей комнаты, что находилась на первом этаже и забрать хранившийся в изголовье тюфяка увесистый кошель с десятком ливров, скопленных парнем за срок службы складским работником. Но здравый смысл перевесил алчность — вовсе не хотелось получить отточенную сталь в живот, разменяв свою молодую жизнь за четверть кроны.

До ночи он отсиживался в ближнем леске, размышляя куда теперь податься. И вот он снова один, без денег, без жилья и без работы. Хорошо хоть большую часть жалования Якоб потратил на одежду — крепкие кожаные сапоги с ремешками, что подтягивали их на ноге, плотные суконные штаны с подкладкой и новый, красивый акетон из добротного и дорогого сукна. Теперь выглядел он, вовсе не как голытьба из деревни, а как, если и не богатый, то обеспеченный горожанин. Да и стеганый акетон не давал ему замерзнуть, когда он брел в предрассветном тумане.

Еще, в оружейной лавке, он купил себе нож в локоть длиной из доброй стали, что теперь висел в ножнах у него на поясе. Все не безоружному ночью ходить.

«Домой мне вовсе нельзя, — рассуждал парень, — во первых брат со своей женой будут совсем не рады, а во вторых не факт, что не сообщат о его возвращении кому из имперских солдат.»

Когда устроился на службу в поместье, он побывал в отчем доме и сообщил всем о своей новой работе.

Уже на рассвете набрел на старый шалаш на берегу небольшой речушки, видно одного из притоков полноводной Эрны. Сгреб ветки и старую солому в кучу и повалившись уснул, вымотанный всем пережитым. В старом шалаше рыбаков он прожил три недели, съев почти все свои припасы. Хорошо, что нашел горшок с немного отбитым краем и в нем размачивал и варил горох, добавляя в него вяленое мясо и сухари. Сделал себе острогу из заточенной жердины и наловчившись, уже к концу первой недели бил ей рыбу в камышовой заводи. Запекал жирных щук в углях, обмазывая их глиной. Единственное, за что костерил себя — за отсутствие соли. Когда бежал из поместья, об этом не подумал и теперь уплетал пресную горошницу и не посоленную рыбу.