– Черт! Ну почему все крутится именно на мне!? Что за напасть такая!? – Это Судьба, сынок. От нее не спрячешься.

– Как же я ненавижу эту суку!

Заседание Совета проходило в том же зале, где и в прошлый раз, только теперь меня не прятали в техническом предбаннике, и я вошел в зал через главный вход. Пока я плыл к своему месту впереди, я старался не пересекаться взглядами с собравшимися здесь людьми, но когда я устроился на табурете, мне все же пришлось посмотреть им в глаза. В них больше не было того любопытства или заинтересованности, как тогда, их место заняли нервозность и откровенная неприязнь. И я не думаю, что причиной тому являлась моя разукрашенная физиономия.

Следом за мной в помещение вплыл дядя Оскар, и меня поразило, насколько сильно он изменился. Я и раньше называл его Стариком, но теперь он выглядел сущей развалиной, постарев за пару дней лет на десять. Не обменявшись ни с кем из присутствующих ни единым словом, он занял свое место в президиуме и застыл как изваяние, глядя в пространство перед собой. Кадеста пристроилась рядом с ним и умоляюще на меня посмотрела. Говорить, собственно, ничего и не требовалось.

Воспоминания о том заседании не доставляют мне особого удовольствия, поэтому в подробности вдаваться я не буду.

Вначале Карл Гобен, председательствующий вместо дяди Оскара, вкратце перечислил всем присутствующим имеющиеся на данный момент факты (Аннэйва, кстати, он уже причислил к покойникам наряду с Кубертом и Малгером). Он выказал серьезную озабоченность таким поворотом дел и заметил, что дальнейшие работы на объекте невозможны, пока не будут установлены все обстоятельства произошедшей трагедии, и не будут приняты исчерпывающие меры обеспечению необходимого уровня безопасности и по недопущению подобных инцидентов в дальнейшем.

Пока все шло вполне логично и предсказуемо. Факты – штука незатейливая… пока их не начинают интерпретировать.

Затем Гобен предположил, что я, как единственный оставшийся в живых свидетель и непосредственный участник обсуждаемых событий, смогу пролить свет на некоторые неясные моменты, ответив на ряд вопросов.

Я, естественно, с готовностью согласился. Пока речь шла о вполне безобидных вещах вроде того, что я там делал, и кто находился рядом со мной, я не волновался и спокойно отвечал все как есть. Но когда дело дошло до исчезновения Куберта, я, памятуя о просьбе Кадесты, слегка притормозил, чтобы ненароком не сболтнуть лишнего. Хоть меня и натаскивали, убедительно врать я так и не научился. Возможно, это наследственное и уже не лечится.