Дурака практически без суда и следствия закрыли в психушку – он совсем помешался, средь бела дня гонял кого-то, шмыгающего перед его безумным мысленным взором. А через сорок дней, как раз на Ляпины поминки, Петьку нашли в душевой психбольницы, со шлангом на горле – медбрат отлучился на минутку в коридор, не усмотрел. Шея – сплошной синяк. Бабушка, узнав, заплакала, перекрестилась на образа и сказала: «Ну вот, Бог все видит».

После этих событий Витя заболел – лихорадило, подкатывала дурнота, темнота, он кричал во сне. Мама испугалась и увезла его домой, а потом на юг, где море сгладило кошмар тех дней, как прибой сглаживает следы на песке. Но глубина песка долго хранит их очертания и выталкивает на поверхность снова и снова.

Память, понукаемая сознанием, выдавала неясные страшные картины, и на каждый всплывающий образ Виктор твердил: «Нет, не могло быть такого!» Дневное, рациональное, взрослое в нем непреклонно повторяло: бред, мало ли что могло привидеться ребенку в темной бане, да еще после дневного пекла. Ведь милиция подтвердила: Петька убил, и лицо у того все было в царапинах от ноготков вырывающейся девочки. Но Витя, маленький мальчик, прячущийся где-то в потемках души, тихо постанывал по ночам и будто смотрел на взрослого Виктора тоскливыми укоряющими глазами. Но теперь Виктор здесь, и скоро маленький и большой помирятся навсегда, и все будет хорошо. Сейчас он допьет коньяк и просто еще раз войдет в баню – посмотрит, вспомнит и до конца убедится, что не было никаких демонических сил, были злая человеческая воля, безумие и дурной случай. А на них ответ – свершившееся много лет назад человеческое правосудие.

«Ну давай, солнце почти село, – поторопил себя Виктор, – зайди и выйди, и не будет больше никаких сомнений». И встал, и пошел – как по приговору.

В предбаннике царили тишина, пыль, заброшенность. Словно баня эта выпала из течения времен и существовала сама по себе, в собственном пространстве, где ничего не случалось уже много лет. Виктор пытался уловить – как это называется? – эманации смерти? Говорят, что-то остается на месте гибели живого существа, витает, тревожит. Но ничего-то он не уловил, ничегошеньки.

Напряжение стало покидать мышцы, он почувствовал облегчение и почему-то легкое разочарование. Чего столько лет мучился? Попинал сухие листья на полу, набросанные непогодой, – прыснули по щелям двухвостки. Где-то лениво застрекотал сверчок. Странно, осень на дворе, давно пора бы перебраться в теплый дом. Заглянул в открытый проем парилки – то же запустение, скелет полков, утратившая осанку каменка. Принюхался: поразивший его тогда могильный запах едва улавливался, дверей в бане давно не было, и вольно гуляющий ветер выдувал затхлость.