К полудню он доставил бессознательное женское тело в арматорскую лабораторию, обеспечив естественное, удовлетворительное объяснение и исчезновение объекта, куда-то срочно отправленного за новой партией товара для магазина.

— …Ну и корпуленцию же ты отыскал, Фил! Во где жирюга! Разрази меня в просак…

— Зато, Ника, она есть женщина в теле. Хоть куда. Найдется, где спрятать оружие и снаряжение. Тако же надеюсь, эти дебелые телеса никогошеньки не соблазнят, не прельстят.

— Ну-ну, блаженны нищие миролюбцы, ажник в ранге рыцарей-зелотов. Под срачицу как оттрахают, что делать-то тогда будешь, миротворец?

— Потому и выбрал миролюбиво задницу потолще… Ладненько. Хорош вуайеризмом маяться! За работу, моя дама Вероника!..

Поздним зимним вечером продолговатые с закруглениями поверху темные оконные пластиковые проемы никому и ничего не сообщали о том, какое же непотребство происходит внутри оскверненного храма. Поляризованные стеклопакеты с изменяемой прозрачностью не выпускают наружу ни мерцания свечей, ни полного света всех электрических ламп большого анодированного паникадила, подвешенного высоко под куполом.

По отработанному и неоднократно отрепетированному сценарию едва различимые в темноте фигуры сектантов сворачивали с тропки, протоптанной в снегу. По одному и парами они пропадали за громоздким кузовом автобуса, загородившего боковую калитку.

Другой большой автобус прикрывает вход в церковь от посторонних взглядов. Ни слева, ни справа паперть, где на морозе догола раздевались участники колдовского радения, не просматривается.

Двое плечистых стражей электрическими фонарями и руками, обшаривавшие дрожащие от холода тела, группами по пять-семь человек запускали внутрь голую ораву. Замешкавшую на пороге знакомую ему толстуху один из стражей дружески подтолкнул в зад:

— Иди-иди, теть Моть, грейся. Стопудово постоишь в тепле и в светле. Надейся, что себя покажешь. На других, тетка, посмотришь…

«Шуточки у нее, понимаете ли, уже арматорские… Актриса травести, из рака ноги… Вот я те потом задам, Настасья Ярославна…»

Далее рыцарь-инквизитор не намеревался ни на миг не выходить из состояния отрешенности и безучастия, чуждых всему мирскому и греховно человеческому. За исключением тех заранее заданных кратких мгновений, когда православному витязю Филиппу Ирнееву надлежит вершить непреложную и неуклонную расправу над святотатцами. «Приносящие жертвы греховные да будут истреблены!»

Вместе с тем бесстрастный судья и палач в одном лице апостолический рыцарь-инквизитор прежде намерен дать высказаться и с поличным изъявить себя обвиняемым в богомерзостных преступлениях против Бога и людей, верующих в истовой чистоте благовестного церковного предания.