Паромщика не заботило, что он нужен жителям острова. Но он не мог не слышать криков женщины-змеи, и, когда дневные шторма прошли, промочив его до костей и испортив настроение ящерицам, он позволил парому дрейфовать, куда тот сам хотел, – временами паром казался ему живым, и он с ним разговаривал, прислушивался к его жалобам, которые чаще всего касались морских желудей и водорослей. Но теперь паром говорил о голосе, что направлял его будто шест, и он страстно желал приблизиться к этому голосу, к этой змеиной песне, манившей раздвоенным язычком в тумане. Они приплыли к острову с пляжем из глаз. Там была женщина с мерцающей зелёной кожей и длинными волосами, что от сырости прилипли к её бёдрам, с тёмными жаждущими глазами.

– Я хочу её увидеть, – сказала она, не успел паромщик причалить.

– Это невозможно.

– Неправда! Ты перевозишь кого угодно, если тебе платят. Я заплачу. Там, в мире под Солнцем, в полнокровном мире, моя дочь дышит и ест свой завтрак золотой вилкой и смеётся шутке, которую сказал ей повар. Я хочу её увидеть. – Глаза женщины смягчились из-за бездонной мольбы. – Всего один раз!

– И чем, по-твоему, ты можешь заплатить?

– Ты взял хвост хульдры.

– Взял.

– А волосы мои возьмёшь?

Паромщик задумался. Он не хотел. Это было неправильно, он так не поступал. Но, видимо, перво-наперво нужно было отказать девчонке; становиться скрупулёзным сейчас казалось бесполезным и мелочным. За переправу нынче платили странно, а паромщик принимал плату больше раз, чем лет, прожитых им на свете. «Наверное, – подумал он, – это просто усталость от всего, от бесконечных монет и последних гротескных ампутаций».