Из лазурных руин яичной скорлупы неуверенно выбрались три грифончика – два тёмно-синих, почти чёрных, и один с перьями белее первого снега в первую зиму всего мира. Они были размером с диких кошек, и сила уже играла под их цветными шкурами. Малыши отряхнулись, как голуби, забрызгав лицо Сигриды каплями блестящего желтка. На обдуваемом ветром пляже не раздавалось ни звука, только шумел ветер, ударяясь в спины дюжины людей, ни один из которых не осмеливался пошевелиться или заговорить. Тишина была цельная и нетронутая, как глыба обсидиана.

Потом раздался плач. Новорожденные Грифоны обратили изящные головы к нависшему над ними небу и завопили – из их глоток вырвался ужасный крик, точно скрежет когтей по разбитому зеркалу. Никто не мог вынести этот звук: банда аримаспов попадала на колени с плачем, прижимая ладони к ушам, мучимым болью. Только Сигрида не испугалась: звук, который для остальных – даже для Томомо и её принцессы – был ужасным, ей казался простым и красивым, как пение птиц на рассвете. Она подползла к воющим птенцам и осторожно обняла их. Они тотчас же замолчали и свернулись в её маленьких коричневых руках, нюхая её, чтобы уловить запах, и продолжая тихонько плакать.

Вдруг Сигрида кое-что увидела; от смятения и удивления её рот приоткрылся, как сломанная дверь.

Грифоны были уродливыми, неправильными. У синей львиноптицы, что была побольше, не оказалось глаз там, где они должны были сиять, – взамен они моргали на её пушистой груди. У создания поменьше на груди имелись два маленьких отверстия – орлиные уши. А у белого Грифона не хватало клюва. Сигрида с нежностью коснулась груди бледной птицы, на которой безвольно открывался и закрывался человечий рот, чьи розовые губы блестели от золотых слёз.

– Что с ними? – спросила Олувафанмика, подбираясь ближе, чтобы изучить причудливое расположение черт.

Томомо осторожно последовала за своей подругой.

Сигрида медленно покачала головой. На миг она показалась почти аримаспийкой – так много было в её длинных волосах золотого желтка. Она проговорила очень тихо, с почти молитвенной интонацией:

– Они Сорелла. Это новая Сорелла. Разве не видите? Когда Джиота выносила грифоницу внутри себя, она, должно быть, передала Белому Чудовищу своих сестёр и часть самой себя. Последние Грифоны связаны с последней Сореллой… Грифоны связаны с людьми.

Беспомощно хныча, птицы забрались Сигриде на колени. Синяя парочка начала дёргать её за жилетку, распарывая грубые швы клювами. Они рвали ткань с яростным упорством, и вскоре Сигрида осталась в гнезде мёртвой грифоницы почти нагой, если не считать кожаного корсета, которым она прикрывала свои груди. Девушка заплакала от стыда, слёзы потекли по лицу, испачканному песком, а она всё пыталась прикрыть своё уродство руками. Но Грифонам и этого было мало. Белый младенец просунул голову под её руки – терпеливо, не применяя силу, – и распорол кожаные ремни одним движением блестящего когтя.