Временами, когда он так увлеченно рассказывал о предмете своего исследования, мне почти казалось, что передо мной сидит старина Макс и что все события прошедшего года были дурным сном.

Внезапно он прервался и положил руку на объемистую рукопись, лежавшую на столе рядом с ним.

— Вот чем я занимался последние несколько месяцев, Фред. Полный отчет о моих экспериментах с Фиарингом, а также изложение обосновывающих их теорий. Я постарался описать все как можно лучше. Кроме того здесь подобраны относящиеся к делу материалы из других областей науки. Я уже не смогу заниматься этим, конечно, но надеюсь, что заинтересуется кто-нибудь другой. Я хочу, чтобы у него было преимущество — знание моих ошибок. Я сомневаюсь, захотят ли научные журналы принять этот материал, но если нет я опубликую его за счет своих личных средств.

Я ощутил боль в сердце, подумав о том, как много он, по-видимому, страдал, скрупулезно работая над этой рукописью и, конечно же, зная, что это уже не его работа и ему никогда не доведется заниматься этим, зная, что это отчет о поражении и личной трагедии, зная, что он не будет положительно принят его коллегами, но сознавая свой долг — передать информацию, которая, возможно, когда-нибудь вызовет чей-то интерес и докажет человечеству свою научную ценность.

А затем трагедия Вельды, которую я пока еще не был готов вполне осознать; неотчетливое предположение, ставящее все точки над i, что если бы Макс продолжал свои эксперименты над Фиарингом, он, вполне вероятно, узнал бы достаточно, чтобы теперь убрать пелену, затмевающую ее разум.

Я тогда подумал, и придерживаюсь этой точки зрения и сейчас, что поведение Макса в тот вечер, и, особенно, его энтузиазм по поводу нового проекта исследования, которым он искренне увлекся, был вдохновляющим и в то же время душераздирающим примером несентиментальной отваги, присущей лучшим ученым.

Но в то же время меня не оставляло чувство, что его новый проект не был настоящей причиной моего приглашения. У него на уме было что-то другое, и я это чувствовал. А он, как и всякий несчастный человек, говорил на разные темы, готовясь перейти к главному. Что через некоторое время и сделал.

Огонь почти угас. Мы уже исчерпали тему его нового проекта. Я сознавал, что выкурил слишком много сигарет. Я задал Максу какой-то непоследовательный вопрос о новых достижениях авиационной медицины.

Он нахмурился, глядя на тлеющие угли и как-бы внимательно взвешивая ответ. А затем внезапно, не глядя в мою сторону, сказал:

— Фред, я хотел бы тебе кое-что рассказать. То, что я обязан сказать. То, что не мог сказать раньше. Я ненавидел Джона Фиаринга, потому что знал, что он был любовником моей жены.